Википедия

Хорошо известно и подтверждается психологическими опытами, что обычный носитель японского языка (малограмотных в наше время можно не принимать в расчет) воспринимает письменный текст не побуквенно, а избирательно: в первую очередь внимание обращается на наиболее значимые иероглифы. Особенно это заметно в текстах, которые должны восприниматься по возможности сразу (реклама, заголовки), и в текстах, которые нужно оценить в условиях дефицита времени (например, на телеэкране). Японские специалисты, например, указывают, что фуригана в телевизионных надписях малоэффективна, так как большинство зрителей не успевают ее воспринять (ХК. 1984. № 10. С. 61; ХБ. 1984. № 10. С. 22). Интересно, что иностранцы в подобных ситуациях часто ведут себя обратным образом, начиная по аналогии с собственной письменностью выбирать из текста кану, что оказывается невыгодным, поскольку информативность каны обычно мала.

Поэтому письменные тексты стараются строить так, чтобы в первую очередь в них выделялись наиболее информативные иероглифы. Хотя иероглифы графически сложнее знаков каны, японская уличная реклама, в том числе световая, вывески, дорожные указатели, плакаты и т. д. состоят из сплошных иероглифов с добавлением катаканы, если в их состав входят заимствования; роль хираганы сводится к минимуму, грамматические элементы обычно опускаются. См. такие примеры: Нидзю:ённэнтю: мукю:-нидзю:ёнкан-эйгё: 'В течение 24 лет без выходных, в течение 24 часов без перерыва' (реклама); ЕХРО-85-нингэн-кёдзю:, канкё: то катку-ги-дзюцу –'ЭКСПО-85 - жилище и окружение человека, наука и техника' (реклама выставки в Цукубе). Первый пример состоит из одних иероглифов, во втором помимо вкрапления латиницы имеется знак хираганы то, которым записан сочинительный союз. В таких случаях иероглифы обычно читаются по онным чтениям, но они рассчитаны лишь на зрительное восприятие, поэтому часто бывает не ясно, как вообще их читать. В виде примера приводят плакат Хиросимского марафона, на котором изображен только один иероглиф со значением «бег» (ГС. 1985. № 7. С. 7).

Подобным образом построены и газетные заголовки, состоящие обычно из назывных предложений или предложений с опущенным сказуемым (см. их анализ [Сыромятников, 1982, с. 114–115]). Они также рассчитаны на зрительное восприятие «ударных» иероглифов, которое невозможно передать при записи текста в транскрипции. Приведем примеры: «Хирасава» коконока-ни дзиммон то:кё:-ти-сай-кэттэй '9 [мая] допрос по [делу] Хирасава, решение токийского суда'; Фукудайто:рё:, гэцумацу-нисидо-хо:мон 'Вице-президент [США], в конце месяца посещение ФРГ'; Сэйкацу-но дзэмбунъя-о мо:ра 'Охватывает все стороны жизни' (опущена связка); Кигадзё:тай нидзю:иккоку-дэ 'Состояние голода в 21 стране'; Нихон-симпан-нидзю:санъокуэн-фусэй-ю:си 'Незаконное кредитование в 2 млрд. 300 млн. иен [компании] «Нихон-симпан»' (Иомиури-симбун. 07.05.1985).

Так строятся и более сложные тексты. Вот предвыборный рекламный плакат одного из кандидатов в Токийский муниципалитет от района Кото: Сэйдзицу, синкэн-но ко:до:, синдзию:курабу, кимура бэн, рё:гокуко:, кэйдайсоцу, куги-ники, тоги-ники ёндзю:госай 'Искренняя, серьезная деятельность, [партия] «Новый либеральный клуб», Кимура Бэн окончил среднюю школу [в районе] Рёгоку [и] университет Кэйо, два срока депутат районного муниципального совета, два срока депутат Токийского муниципалитета, 45 лет'.

Такие тексты очень компактны. В оригинале примера 33 знака, из них 29 иероглифов, три знака катаканы (заимствование курабу 'клуб'), один знак хираганы (показатель родительного падежа но). В переводе без учета добавленных в скобках слов 192 знака, почти в 6 раз больше (знаки препинания в обоих случаях не учитываются). В устной речи такая компактность не наблюдается. Хотя здесь и можно сказать, например, кэйдайсоцу 'окончил университет Кэйо', но это слово будет с трудом понято на слух, к тому же оно не очень вежливо при обращении к конкретному человеку; в устной беседе скорее скажут полностью кэйо:-дайгаку-о соцугё:-симасита (с тем же значением). Еще один пример компактности сообщения. Информация, передаваемая у нас двумя способами: либо довольно длинной фразой Во дворе злая собака, либо рисунком собачьей морды (что занимает меньше места, но требует художественных способностей), по-японски передается изображением на табличке одного иероглифа со значением «собака», состоящего всего-навсего из трех черточек и одной точки. Выигрыш места и времени, затрачиваемого на написание, несомненен.

Такого рода компактность иероглифических текстов используется целенаправленно. Недаром, как можно видеть из примеров, они используются в целях воздействия, в том числе и политического, на читателя. Как справедливо указывается в современном исследовании, «японские стереотипы чрезвычайно лаконичны. Эта предельная сжатость достигается благодаря ценному качеству иероглифической письменности - возможности опускания служебных слов и словообразующих грамматических частиц [Последний термин не принят в языкознании Речь, видимо идет об аффиксах]. Таким образом, стереотип превращается в одно слитное понятие, обладающее, подобно сжатой пружине, большой энергией... Лаконизм достигается также путем опускания некоторых значащих слов, которые легко восстановить... Японские стереотипы обязаны своей яркостью изначальной образности иероглифических знаковых систем... При визуальном восприятии иероглифические стереотипы воздействуют иначе, чем знаки фонетического письма» [Чугров, 1985, с. 121–122]. Конечно, сама по себе иероглифическая письменность нейтральна к передаваемому содержанию, ее преимущества для воздействия на читающие массы могут использоваться по самому разному назначению.

«Можно говорить об использовании пропагандистами специфики японского языка, представляющего широкое поле для экспериментирования в области семантических ассоциаций в силу распространенности омонимии и возможности расчленения иероглифов на смысловые элементы» [Чугров, 1985, с. 122–123]. Отмечают и такую особенность японских письменных текстов: в них наиболее информативен конец предложения, тогда как в устной речи наиболее информативно начало [Mizutam, 1981, с. 33–34].

Итак, японские письменные тексты строятся по иной модели, чем устные. Иероглифика, трудная для изучения, часто оказывается весьма удобной для лиц, хорошо ее освоивших. По-видимому, это имеет свои причины. Заслуживает внимания точка зрения Е. В. Маевского, который пишет: «Зрительный канал передачи информации, по-видимому, лучше всего работает при условии, что изображение воспринимается сразу, целиком. При необходимости поэлементной развертки восприятие замедляется, канал используется с меньшей эффективностью. Многочисленные исследования показывают, что лишь неопытный читатель последовательно пробегает глазами каждую букву... Быстрое же чтение представляет собой сложный психологический процесс, при котором зрение, как правило, захватывает целый фрагмент страницы, обширное пятно, распространяющееся сразу на несколько строк... Иероглифика более приспособлена к такому «чтению пятнами» в силу самой своей графической природы, и можно предполагать, что при прочих равных условиях чтение иероглифического текста должно занимать меньше времени, чем чтение буквенного (подразумевается, конечно, чтение про себя, а не вслух). С этой точки зрения структура письменного языка, максимально точно имитирующая структуру устного (что бывает при фонетическом письме), отнюдь не оптимальна» [Маевский, 1985, с. 210]. Об удобстве иероглифического письма сравнительно с фонетическим при чтении и одновременном обратном соотношении при написании текста говорят и в Японии [Имаи, 1980, с. 32].

В современной Японии обращают внимание и на то, что недостатки иероглифики становятся менее значимыми из-за распространения в последние годы новых технических средств, так называемых словопроцессоров. В них вводится текст каной или латиницей, набираемый с помощью клавиатуры, который автоматически преобразуется в иероглифическую запись, хранящуюся в машинной памяти. Таким образом опускается трудоемкий процесс написания иероглифов, оказывается достаточным пассивное их знание; в то же время преимущества иероглифики в процессе чтения сохраняются [Ватанабэ, 1983].

Так это или нет, покажет будущее. Однако уже сейчас ясно, что по целому ряду причин нельзя ожидать отмены иероглифики в Японии в обозримом будущем. Вопрос о роли иероглифики в этой стране сложнее, чем представлялось несколько десятилетий назад, хотя и сейчас существует взгляд на иероглифику только как на негативное явление. Видный американский японист Р. Э. Миллер заявляет: «Говорить о совершенстве японского письма - то же, что убеждать больных, что им лучше, чем здоровым» [Miller, 1982, с. 187]. Но можно привести и слова академика И. И. Конрада (ранее также сторонника отказа от иероглифики), сказанные им незадолго до кончины. В письме переводчику его трудов на японский язык он делился впечатлением от японского издания: «Когда я бегло просматривал эти книги, переворачивая одну страницу за другой, у меня возникло ощущение, будто я погружаюсь в мир каких-то понятий. Так как я только перелистывал книгу, а не читал ее, что в ней говорится, я уловить не мог, но о чем говорится мне было совершенно ясно... Какой замечательный способ письма, - подумал я. - В нем не просто соединились, объединились две великих культурных изобретения человечества: письмо идеографическое и фонографическое. Мелькавшие перед моими глазами иероглифы непрерывно давали мне точную информацию - о чем тут написано! А если бы я захотел знать, что именно об этом написано, такую информацию дала бы мне кана! Но так как первое, что хочет знать человек, открывая новую для себя книгу, это - о чем в ней написано, получается, что наличие иероглифов дает на это быстрый и точный ответ при одном взгляде. При европейской системе письма мы должны были бы прочитать весь текст или по крайней мере отдельное слово все полностью. При японской же системе письма первая, начальная информация получается наиболее быстрым и экономичным путем - через одни иероглифы. Нет, не отменяйте у себя иероглифы!.. Форма... которую я вижу в японском издании моей книги, мне кажется чрезвычайно удобной и для нашего времени... Японская система письма в этом пункте уникальна: такое объединение двух прямо противоположных графических принципов произведено только в Японии. Берегите это национальное достояние!» [Конрад, 1972, с. 493–494].

Японская письменность в наши дни

Каково же реальное состояние японской письменности к концу XX в.? Мы говорили о реформе письменности, проведенной вскоре после войны. Сейчас, спустя четыре десятилетия, уже можно довольно определенно говорить о ее результатах, о том, что в ней оказалось жизненным, а что - нет.

Наиболее просто прошло изменение орфографии каны. Старые, исторические написания, в том числе отмененные четыре знака хираганы и катаканы, можно встретить лишь в наиболее традиционных текстах типа стихов на бунго (ХБ. 1984. № 8. С. 69) или как индивидуальные отклонения от нормы, например в написании некоторых имен [Так, имя одного из авторов журнала «Гэнто», Тиэко, записано хираганой с использованием отмененного знака (Г 1983 № 6. С 114)], а также в переиздании довоенных книг (однако в массовых изданиях орфография меняется на современную). Успешно прошла реформа и в упрощении нормативных начертаний ряда иероглифов: старые варианты иероглифов уже забылись и встречаются в тех же случаях, что и старые написания каной.

Более сложной оказалась ситуация в связи с введением иероглифического минимума. В соответствии с реформой слова, записывавшиеся иероглифами вне минимума, должны были писаться каной или же похожими иероглифами минимума, если такие можно подобрать. При этом наряду с хираганой, выступавшей как общая норма, рекомендовалось пользоваться и катаканой: последнюю предполагалось употреблять в названиях животных и растений, наречиях, звукоподражаниях и некоторых других случаях. Таким образом, в результате реформы нарушалось обычное распределение функций между иероглифами и двумя видами каны. Еще больше оно нарушалось из-за того, что из минимума исключались не только многие иероглифы, но и ряд чтений оставленных иероглифов; в идеале ставилась задача сохранить для иероглифа не более одного онного и одного кунного чтения, однако, до конца осуществить не удалось; если же несколько иероглифов применялось для записи одного и того же корня, предлагалось писать этот корень лишь одним способом, в результате чего ряд иероглифов минимума сохранил только онные чтения.

Таковы были правила, введенные более полувека назад. Безусловно, во многом они оказали влияние на функционирование японского языка. Все сейчас признают, что возврат к довоенным письменным привычкам уже невозможен [Neustupny, 1978, с. 271]. Современный японец уже не может свободно читать художественную литературу конца XIX и начала XX века [Умэдзу, 1983, с. 145; Mizutani, 1981, с. 7]. Часто пишут, что некоторые лексемы, особенно канго, после отмены их иероглифического написания вышли из употребления; противники ограничения иероглифики заявляют, что это приводит к нарушению культурной преемственности, обеднению языка; например, Имаи Тадаси упоминает слово сирэцу 'яростный' [Имаи, 1980, с. 28]. Безусловно, общее число употребляемых иероглифов сейчас меньше, чем до войны. По данным Государственного института японского языка, зная 1500 иероглифов (т. е. меньше, чем в минимуме), можно прочесть в среднем 98,4% газетного текста (К. 1983. № 4. С. 5). Таким образом, успех реформы несомненен. В чем-то реальная ситуация заходит дальше того, что намечено реформой: корни самых часто встречаемых глаголов агару 'поднимать', итадаку 'получать', какару 'висеть', 'попадать' в современном газетном тексте чаще всего пишутся хираганой, хотя их иероглифическое написание предусмотрено реформой (К. 1983. № 9. С. 3–5).

Однако многие нормы оказались слишком жесткими и не были приняты на практике. Количество реально употребительных иероглифов всегда было несколько больше минимума. По данным Государственного института японского языка, в 1966 г. в ведущих газетах Японии было употреблено 3313 иероглифов, примерно в 1,7 раза больше тогдашнего минимума [Имаи, 1980, с. 26]. Общее количество функционирующих иероглифов еще больше за счет книг писателей старшего поколения, и после войны не ограничивавших себя минимумом (много иероглифов, не входящих в минимум, например, у Мацумото Сэйтё, Исикава Тацудзо и др.), а также за счет переизданий довоенной и классической литературы, где оригинальная иероглифика сохраняется в большей степени, чем орфография каны.

Привычка пользоваться иероглифами, не вошедшими в минимум, особенно очевидна при написании имен собственных. Первоначально в его состав не включались иероглифы, употребляемые только в этих словах. Это, однако, часто никак не влияло на употребляемость таких иероглифов; так, в названиях 47 префектур Японии 14 иероглифов не вошло в минимум, но написания этих названий за 30 лет не изменились [Ниситани и другие, 1977, с. 22]. Сохранение иероглифики устойчиво при написании фамилий и особенно личных имен, поскольку при наречении ребенка до сих пор внимание обращается на подбор «хороших» иероглифов. В этих случаях минимум почти не влияет на практику [Впрочем, есть и обратные явления При образовании в 1966 г. слиянием городов Иваки, Тайра, Дзёбан, Наково и Угиго нового города Иваки решили его название в отличие от старого писать хираганой; такой случай пока уникален. Во время всеяпонского женского марафона 1985 г. на майках спортсменок 42 названия префектур писались иероглифами и 5 - каной. На плакатах кандидатов в Токийский муниципалитет в 1985 г. обычно их фамилии, кроме самых простых по иероглифике, писались хираганой, а имена - иероглифами с фуриганой.].

В некоторых сферах продолжает поддерживаться существование редких, архаических иероглифов. Это, например, борьба сумо, сохраняющая средневековый ритуал. Особенно это видно в именах борцов, специально подбираемых по значению и часто передающихся от одного спортсмена к другому в течение нескольких веков; так, в списке имен 53 участников турнира (Асахи-симбун. 1986. 24 марта) присутствуют 26 иероглифов, не входящих в минимум; четыре из них даже отсутствуют в словаре [Фельдман, 1977]; см. такие имена, как Конисики 'Малая Парча' (второй иероглиф вне минимума), Тотиматои 'Каштановый Штандарт' (первый иероглиф в дополнительном списке современного минимума, второй - вне минимума), Сисихо: 'Наследник-феникс' (первый и третий иероглифы вне минимума). Имена борцов сумо, хорошо известные в Японии, никогда не пишут каной и даже не снабжают фуриганой.

Иероглиф, не входящий в минимум, может в связи с изменением ситуации перейти в разряд употребительных. Возведение около г. Цукуба крупного университета, а затем проведение ЭКСПО-85 сделали название Цукуба частым на страницах газет и на телевидении, несмотря на то, что оно записывается двумя иероглифами, первый из которых и сейчас не входит в минимум.

Таким образом, минимум «тоё-кандзи» далеко не соответствовал реальному употреблению иероглифов. Критику вызывала и его произвольность, см. традиционный вопрос противников этого минимума: «Почему иероглиф со значением «собака» вошел в «тоё-кандзи», а иероглиф со значением «кошка» нет?» [Ниситани и другие, 1977, с. 22] (в новый вариант минимума вошли оба иероглифа). Несовершенство минимума послужило причиной его неоднократного пересмотра, главным образом в сторону некоторого увеличения. Изменения производились уже в 50-е годы, а в 1981 г. минимум «тоё-кандзи» постановлением правительства заменен на новый минимум «дзёё-кандзи». В него вошло 1945 иероглифов, на 95 больше, чем в прежний, и еще 166 иероглифов включено в дополнительный список как допустимые для записи собственных имен. Оговорено также, что «дзёё-кандзи» не имеет силы для специальных текстов (научных, технических, искусствоведческих) и для переизданий старой (довоенной) литературы об изменениях минимума в 1990 г. см. ниже раздел «Новые дискуссии о будущем японской письменности».

Изменения в минимуме приблизили его к языковой практике, однако даже в учебной литературе, где он имеет силу закона, наблюдаются отклонения от установленных правил. В одном из исследований рассмотрено соблюдение минимума в произведениях Акутагава Рюноскэ, включенных в школьные хрестоматии. Оказывается, что замена иероглифов вне минимума осуществляется везде непоследовательно, причем в разных изданиях по-разному; что строгое следование минимуму иногда нарушается закономерно, поскольку длинные отрезки текста, состоящие из одной каны, избегаются из-за трудночитаемости, а применение замещающих иероглифов часто невозможно [Умэдзу, 1983, с. 160 и др.].

Итак, введение иероглифического минимума способствовало упрощению японской письменности, но не в такой мере, как это намечалось при его введении. Иногда пишут, что введение минимума в 1946 г. проводилось как первый шаг для последующей латинизации [Suzuki, 1975, с. 176], но сейчас ситуация для развития в этом направлении еще менее выгодна, чем в те годы. Новый состав минимума удовлетворяет далеко не всех, поэтому продолжаются дискуссии: предлагают уменьшить его до 1000 и даже 500 иероглифов, но, пожалуй, чаще призывают к его расширению до 2500 иероглифов или до числа реально употребительных иероглифов; об этом говорили в теледискуссии по NHK, в том числе влиятельный лингвист Киндаити Харухико (также см. [Ватанабэ, 1983]); говорят даже о желательности отмены ограничений на число иероглифов [Имаи, 1980, с. 33; Уно, 1981, с. 3]. Такие предложения мотивируются распространением словопроцессоров, в памяти которых может храниться множество иероглифов. Есть и противоположные точки зрения, см. раздел «Новые дискуссии о будущем японской письменности».

Изменения официальных норм касаются не только состава минимума. Число допустимых чтений иероглифов стало больше; в частности, в 1973 г. было добавлено 271 кунное чтение [Ёсимура, 1981, с. 50]. Все эти чтения, конечно, никогда не исчезали, ввести унифицированное написание исконно японских слов в большинстве случаев не удалось. Совсем нежизнеспособной оказалась попытка отменить фуригану В правилах 1946 г был пункт о том, что она не должна употребляться, однако на практике она никогда не исчезала даже в учебниках, с 1972 г. этот пункт отменен [Кегоку, 1984, с 2]. Неустойчивы и не раз изменялись и правила написания хираганой окончании слов, здесь также пока не удалось добиться единства [Neustupny, 1978, с 271].

Таким образом, послевоенные реформы письменности оказались эффективными лишь частично Современные письменные нормы, за исключением орфографии каны, менее строги, чем грамматические и даже орфоэпические.

Роль каны в современных текстах значительнее, чем до воины. Особенно это относится к хирагане, которой помимо грамматических элементов пишется и часть корней. Расширение употребления хираганы идет с двух сторон за счет корней, писавшихся редкими иероглифами, и за счет корней с наиболее обобщенной семантикой (местоимения, глаголы с широкими и стершимися значениями) Сейчас уже не редкость случаи, когда в сложном слове часть компонентов пишется иероглифами, часть - хираганой гои 'лексика', где го пишется иероглифом, и - хираганой, Хамарикю (название парка в Токио), где только средний компонент ри пишется хираганой. Облик таких слов нарушает привычки носителей языка, что иногда осуждается [Имаи, 1980, с 28], но в связи с выходом из употребления ряда иероглифов это неизбежно.

Некоторое изменение функции происходит и у катаканы она по-прежнему обозначает заимствования, но ее употребление не исчерпывается только этим. Описанные выше правила семантического разграничения хираганы и катаканы в послевоенных нормах в целом не прижились, лишь звукоподражания обычно записывают катаканой (К 1983 № 9 С 23). Но некоторые слова, иероглифическая запись которых исчезает, стали преимущественно писать катаканой гоми 'мусор', кэга 'рана', сэрифу 'речь на сцене' (К 1984 № 2 С. 11-12), они скорее отличаются не особой семантикой, а аномальным для исконных слов звуковым обликом, делающим их похожими на заимствования. Чаще всего распределение двух видов каны зависит от контекста. В газете помимо заимствований катакана обычно употребляется во избежание длинных кусков текста, записанных сплошной хираганой: при отсутствии пробела текст из одной хираганы или катаканы трудно читать [Ёсимура, 1981, с 7-9]. См. рекламу: Нингэн ва, кидзуцуку аси дэ ару 'У человека ранены ноги', где аси 'ноги' записано катаканой для отделения от написанных хираганой цуку (корень, пишущийся иероглифом вне минимума) и дэ ару (связка). Бывает и стилистическое использование катаканы, когда слову специально придается иностранный облик (об этом будет сказано в разделе о заимствованиях).

В целом же при нестрогости японских письменных норм их колебания происходят лишь в ограниченных пределах, между основными системами письменности с 50-х годов установилось определенное равновесие. Говоря о будущем своего письма, японские специалисты обычно предсказывают, что основные его характеристики будут существовать длительное время (ГС 1984 № 11 С. 12).

Латиница в Японии

Наряду с японским письмом в Японии имеет определенное распространение и латинское (яп. ромадзи 'римские знаки') Можно выделить три функции японской латиницы: ее использование сторонниками латинизации японской письменности, вспомогательное употребление в помощь иностранцам или для фонетической точности и стилистическое применение.

Сразу после буржуазной революции 1867–1868 гг. встал вопрос о переходе японского языка на латинский алфавит. Сторонниками латинизации были, как известно, многие специалисты за пределами Японии, однако в самой стране такие идеи никогда не находили широкой поддержки. Пожалуй, наиболее активными их сторонники были в конце XIX - начале XX в. В 1885 г. было создано и поныне существующее общество «Ромадзикай», разрабатывающее проекты латинизации японского письма, один из них был переведен на русский язык [Культура, 1929, с 82–89] Но сейчас сторонники латинизации столь же маловлиятельны, как и те, кто ратует за переход на чистую кану (о них мы уже говорили выше). В 80-е годы были по крайней мере три ограниченных по объему журнала и бюллетеня, издаваемых обществами сторонников латинизации: «Romazi no Nippon» («Латинская Япония»), «Romazi Sekai» («Мир латиницы»), «Romazi-tayori» («Опора латиницы»); сам их внешний облик на фоне других изданий очень невыразителен. Характерно, что ни в одном из этих изданий употребление латиницы не выдерживается до конца и часть статей печатается обычным японским письмом.

Гораздо большее значение имеет использование латиницы во вспомогательных целях, В помощь иностранцам уличные и дорожные указатели, названия станций на транспорте и т. д. обычно дублируются латинскими буквами, аналогичную функцию имеют написания названий фирм на товарах, предназначенных к экспортированию, транскрибирование японских слов в двуязычных словарях и др. Особую роль играет использование латиницы в текстах, предназначенных для японцев, для более точного указания произношения (в картографии, в учебниках, в лингвистической литературе, особенно по фонетике, и в некоторых других случаях). Кана здесь недостаточно удобна, особенно при передаче иностранных названий.

Для указанных целей, а также для транскрипции японских названий в изданиях на английском и других языках используются определенные системы записи. К сожалению, полного единства в них нет, конкурируют две транскрипционные системы: хэпбёрновская (названная по имени ее автора) и так называемая система кунрэй-ромадзи (букв 'директивная латиница', традиционный русский перевод 'государственная латиница'). Хэпбёрновская система создавалась для американцев и англичан и тесно связана с особенностями английской орфографии, система кунрэй-ромадзи более научна (подробное сравнение двух систем см. [Конрад, 1945]).

Различия транскрипций довольно велики; например, слово со значением «земля, почва» пишется tsuchi по Хэпбёрну и tuti по кунрэй-ромадзи. С 1937 по 1945 г. была официально принята система кунрэй-ромадзи (отсюда - ее название), после войны, в период оккупации, вернулись к хэпбёрновской системе: она была привычнее для американцев, а система кунрэй-ромадзи ассоциировалась с периодом милитаризма [Romanization, 1977, с. 25, 27]. Попытка в 1954 г. вернуться к кунрэй-ромадзи не вытеснила хэпбёрновскую транскрипцию и только привела к разнобою: даже разные министерства пользуются разными транскрипциями [Romanization, 1977, с. 28–30]. В целом хэпбёрновская система распространена шире: ее учат в школе [Harada, 1966, с. 71], используют в учебниках, словарях, в паспортах, в надписях на дорожных указателях и почти всегда в изданиях на иностранных языках. [На ее основе обычно происходят заимствования из японского языка в западноевропейские, а иногда и в русский при условии, что они приходят не непосредственно из японского языка, а через английский. Ср. встречающиеся у нас собственные имена типа «Хитачи» , «Тошиба» (названия фирм), термины дзю-до и каратэ типа хаджиме 'начинайте' (вместо нормативных «Хитати», «Тосиба», хадзимэ). Принятая русская транскрипция отлична и от хэпбёрновской, и от кунрэй-ромадзи] Кунрэй-ромадзи применяется в картографии, в глоссариях технических терминов, технических словарях стандартов и др. [Romanization, 1977, с. 32–33], существуют и фирмы, использующие эту систему: имеется сеть магазинов, именуемых «Meidiya» (но университет Мэйдзи записывается в соответствии с хэпбёрновской транскрипцией: Meiji). Наличие двух систем создает определенный разнобой: в 1974 г. нам пришлось видеть вывеску («Pachinko Matubara» «Патинко «Мацубара») [Патинко - вид дешевой рулетки, широко распространенное развлечение японцев], где первое слово писалось по-хэпбёрновски, второе - по кунрэй-ромадзи. Однако спустя десять лет вывеска уже имела вид: «Pachinko Matsubara», т. е. хэпбёрновская транскрипция победила.

На практике именно она и преобладает. Однако в 80-е гг. в Японии разработана новая транскрипция, которую предполагается сделать, международным стандартом. Эта транскрипция, обсуждавшаяся на заседании Международной организации по стандартизации (ИСО) в Москве в мае 1987 г., очень близка к кунрэй-ромадзи; пока она не стала нормативной. В изданиях латинизаторов и в лингвистических работах встречаются и иные транскрипции.

Наконец, использование латиницы может иметь и стилистические цели. Хотя американизмы принято записывать катаканой, иногда они вставляются в тексты в оригинальной записи. Обычно так пишутся лишь отдельные слова, создающие эффект большей «американизации» текста: дза дайнамикку эри:то new ма:ку II 'Быстрая элитная новая марка II' (реклама автомобиля); How матти 'Сколько' (название телеигры); остальная часть текста в оригинале записана катаканой. Особенно свойственна латиница заимствованным из английского аббревиатурам: Сампун-дэ ОК! «За три минуты о'кэй!» (уличная реклама); То:кё:-коку-сай-михонъити-дэ PLO-га сесанка 'В Токийской международной ярмарке впервые участвует Организация освобождения Палестины' (заголовок в телепередаче). Предлагается даже выделить в японском языке особый класс лексики, всегда или преимущественно пишущийся латиницей [Касивамура, 1983, с. 7]. Подробнее о стилистическом применении латиницы см. ниже в разделе «О двух разновидностях...».

Японская вежливость

Вежливые и невежливые формы и слова

Одной из ярких особенностей японского языка считается существование так называемых форм вежливости (кэйго). Формы вежливости представляют собой языковые средства выражения разного рода социальных (в широком смысле этого слова) отношений между говорящим, его собеседником и людьми, о которых идет речь. В той или иной степени формы вежливости есть в любом языке. [В русском языке можно отметить, например, местоимение вы в применении к одному собеседнику, уменьшительные имена существительные, часто используемые в целях вежливости, специальные выражения так точно, честь имею, соизволить (в современном языке обычно архаичные или принадлежащие к специальным подъязыкам)] «Тщательное и точное научное описание определенного языка не может обойтись без грамматических и лексических правил, касающихся наличия или отсутствия различий между собеседниками с точки зрения их социального положения, пола или возраста, определение места таких правил в общем описании языка представляет собой сложную лингвистическую проблему» [Якобсон, 1985, с 382].

По сравнению с европейскими языками японский язык в этом плане имеет немало особенностей, из которых наиболее значимы две: наличие не только лексических, но и грамматических форм вежливости [Грамматические формы вежливости существуют и в некоторых других языках Азии, например корейском] и большая строгость социальных правил употребления тех или иных слов и грамматических форм. Сравнительно с другими элементами системы языка формы вежливости наиболее явно связаны с общественной ситуацией, и изменения последней прямым образом проявляются в изменении языка.

Прежде чем перейти к описанию функционирования форм вежливости в японском обществе, необходимо очень кратко сказать о самой их системе в том виде, который закреплен нормой литературного языка Мы не будем говорить о диалектных формах вежливости Отметим лишь, что есть диалекты, где много разных форм вежливости (это особенно свойственно западу и югу Японии), а есть диалекты, где они почти отсутствуют (районы к северу от Токио). О новых явлениях, не признаваемых нормой, см ниже.] (более полное описание собственно лингвистическою аспекта форм вежливости японского языка см. [Холодович, 1979, Алпатов, 1973]).

В основе системы лежит противопоставление вежливых и невежливых грамматических форм или слов. Вежливые формы и слова показывают нейтрально-вежливое, уважительное, подобострастное, приниженное и т.д. отношение говорящего к некоторому лицу, невежливые - грубое, высокомерное, фамильярное, дружеское и т.д. отношение говорящего, они же (будучи обычно более простыми по форме) употребляются и тогда, когда вообще нет никакого лица, отношение к которому надо выражать. Лицо, отношение к которому передается, может быть, во-первых, собеседником, во-вторых, лицом, о котором идет речь, например субъектом или объектом описываемого действия.

Грамматическая система форм вежливости существует прежде всего в глаголе, а также предикативном прилагательном и связке. Из двух грамматических категорий одна - адрессив - связана с отношением к собеседнику. Противопоставлены невежливые формы без особого показателя, вежливые формы с суффиксом -мас- и ограниченно «сверхвежливые» формы; невежливые формы употребляются и тогда, когда собеседника нет вообще или он неизвестен (научная литература, авторский текст художественных произведений, основная часть газетной информации). Особенно богата система форм повелительного наклонения: одно и то же значение «читай!» может быть выражено формами ёмэ (очень грубо, свойственно лозунгам и командам), ёндэ курэ (несколько менее грубо, обычно к низшему), ёндэ о-курэ (к низшему со смягчением грубости), ёндэ ярэ (грубо, с дополнительным компонентом «читай третьему лицу»), ёндэ (грубо или фамильярно), о-ёми, ёндэ тедай, ёми-насай, ёмитамаэ (фамильярно), о-ёминасай (некоторая степень вежливости), ёндэ кудасай (стандартная вежливая форма), о-ёми кудасай (вежливо с дополнительным оттенком приглашения), о-ёми кудасаимаси, о-ёми кудасаимасэ (сверхвежливо), о-ёми асобасэ (крайне подобострастно, сейчас устарело), количество форм со значением повеления реально еще намного больше за счет форм косвенного повеления, прежде всего отрицательно-вопросительных типа ендэ кудасаимасэн ка «не почитали бы?», последняя форма имеет оттенок одолжения со стороны собеседника [Ohso, 1983].

Другая категория - так называемый гоноратив - связана с отношением к субъекту или объекту действия или состояния, обозначенною глаголом. Имеются вежливо-субъектные (гак называемые почтительные), вежливо-объектные (так называемые скромные) и нейтральные (лишенные специальных показателей) формы, последние используются как при невежливом отношении к субъекту или объекту действия, так и в случае, когда вежливость выражать не к кому, например в речи о неодушевленных предметах. Вежливо-объектные формы употребляются лишь тогда, когда субъект действия - сам говорящий или лицо, с ним тесно связанное, например член его семьи (отсюда и их характеристика как «скромных»). В иных случаях, когда речь идет о своих действиях, употребляются лишь нейтральные формы: говорящий, каким бы высоким ни был его ранг, не может выражать вежливость к самому себе. И здесь наряду с обычными вежливыми формами (большинство из них образуется с помощью вспомогательных глаголов) существуют более редко употребляемые «сверхвежливые».

Имеются и именные формы вежливости. Используется специальная вежливая приставка о- (для канго - в варианте го-), о ней мы будем подробнее говорить тогда, когда речь пойдет о мужском и женском вариантах японского языка. См. также систему суффиксов при словах, обозначающих людей, вроде известного даже неяпонистам суффикса обычной степени вежливости -сан (назвать человека по фамилии или имени без суффикса очень невежливо).

Наконец существуют и специальные слова. Ряд самых частых глагольных значений («быть», «идти», «говорить» и т д.) выражается помимо нейтральных глаголов особыми вежливо-субъектными и вежливо-объектными глаголами: йу: 'говорить' (нейтрально), оссяру 'говорить' (об уважаемом лице), мо:сиагэру 'говорить' (о себе или близком человеке, обращающемся к уважаемому лицу). По вежливости различаются личные местоимения, о которых мы специально скажем в следующей главе; отметим, что все местоимения 2-го лица не слишком вежливы, в особо вежливых ситуациях к собеседнику обращаются в 3-м лице. Дифференцированы также, например, термины родства: цума, канай 'моя жена' - окусан 'ваша жена', 'жена уважаемого человека' (а также вежливое обращение к замужней женщине).

Итак, система грамматических и лексических форм вежливости японского языка развита весьма сильно и позволяет детально и дифференцированно передавать многообразные социальные отношения, существующие в японском обществе. Количество языковых средств, способных указывать на социальные различия, в японском языке очень велико и с трудом поддается учету. Так, при прочих равных условиях чисто литературные формы вежливее просторечных и диалектных; архаические, в том числе свойственные бунго, формы и слова вежливее обычных (что открывает возможность включения таких форм в литературный язык в качестве вежливых, пример с ёри приводился выше), канго вежливее, чем исконные слова; отрицательные и вопросительные формы глагола вежливее, чем утвердительные; существуют и фонетические способы выражения вежливости.

Когда употребляются формы вежливости?

Даже если отвлечься от дополнительных средств выражения вежливости, та или иная вежливая или невежливая форма сказуемого присутствует почти в любом японском предложении. [Даже там, где, казалось бы, таких форм нет (назывные предложения, предложения с опущенным сказуемым), некоторое значение в этом плане присутствует: такие предложения избегаются в вежливой речи] Поэтому японец не может избежать выражения своего отношения по крайней мере к собеседнику (иная ситуация в русском языке: если говорящему неясно, как лучше называть собеседника - на ты или на вы, он может обойти такое именование). Встает вопрос выбора форм, и выбор этот социально обусловлен.

Наличие особых социолингвистических правил в японском языке видно, например, из сопоставления японских и русских форм вежливости. На первый взгляд значение японских форм глагола с суффиксом -мас- и русского местоимения вы однотипно: передается вежливое отношение к собеседнику (соответственно значение невежливости имеется у форм без -мас- и местоимения ты). Однако прямой эквивалент в переводе не всегда возможен и выглядит по меньшей мере неестественным. В одном переводе с японского на русский профессор, заведующий лабораторией говорит ты всем подчиненным, что создает для русского читателя представление о его неинтеллигентности. Показательны переводы, где происходит отказ от таких эквивалентов. Героиня пьесы М. Горького «Васса Железнова» говорит управляющему, образованному человеку, вы, а старшему брату, которого не уважает, - ты; в переводе Хидзиката Кэйта она говорит невежливо с управляющим как с подчиненным и вежливо с братом как со старшим членом семьи. В этой же пьесе одна из дочерей говорит Вассе ты, другая - вы, что отражает их разное отношение к матери; в переводе это различие стерто. Таким образом, в японском переводе персонажи говорят сообразно со своими социальными, в том числе семейными, ролями.

В самом общем виде социальные противопоставления, значимые для выбора форм, сводятся к двум: «высший - низший» и «свой - чужой».

Первое противопоставление связано с иерархическими отношениями того или иного рода в японском обществе. Японская исследовательница Идэ Сатико выделяет три основных социальных правила: вежливые формы применяются к лицам, постоянно высшим по своему социальному положению (начальники, лица престижных профессий, представители высших слоев общества), к старшим по возрасту и к лицам, высшим по функции, выполняемой в данный момент (представители власти, врачи, кредиторы, клиенты в сфере обслуживания и т. д.). Два первых правила действуют постоянно, характер третьего переменен, ср. ситуации одалживания, просьбы и т. д., где роли могут меняться в пределах диалога [Ide, 1982, с. 366-368]. Может быть выделено и четвертое правило в связи с половыми различиями, об этом мы специально будем говорить в следующей главе.

Признак «свой - чужой» связан с включением того или иного человека в состав некоторой группы, в которую входит говорящий, или исключением из нее. Мы уже отмечали, что противопоставление «свой - чужой» очень значимо для японского общества во многих случаях, формы вежливости не составляют тут исключения. Говорящий в зависимости от ситуации может ощущать себя представителем различных групп - от семьи до государства. Общее правило: вежливые формы употребляются по отношению к чужим, невежливые - по отношению к своим.

Указанные правила, как легко видеть, часто противоречат друг другу. Ситуацию хорошо охарактеризовал советский японист А. А. Холодович: «Японец, вступая в речевое общение, постоянно встречается с неразрешимыми противоречиями: по признаку возраста М может оказаться старше и, стало быть, выше N; по признаку пола тот же М, будучи женщиной, может оказаться ниже N, если N - мужчина; по признаку «сфера услуг» М, будучи клиентом, обслуживаемым лицом, может оказаться вновь выше N, который является, например, продавцом, и т. д. Из этого следует, что в процессе речевого общения японцу, который должен непреклонно считаться с этой довольно сложной и противоречивой иерархией, каждый раз приходится решать (разумеется, интуитивно, бессознательно и мгновенно) задачу на преферентность (предпочтение. - В. А.) иерархических признаков» [Холодович, 1979, с. 26].

В целом существуют определенные традиционные правила (обычно бессознательные), позволяющие решать эту проблему довольно однозначно в соответствии с теми или иными социальными ролями. Эти правила не совсем одинаковы для двух упомянутых грамматических категорий. Как указывает Идэ Сатико, при выборе форм, передающих отношение к собеседнику, из трех описанных выше правил наиболее значимо последнее: к полицейскому или врачу обращаются вежливо даже в том случае, если говорящий старше и/или социально выше [Ide, 1982, с. 369]. Большое значение этого факта проявляется в сфере обслуживания: всегда бросается в глаза подчеркнутая вежливость японских продавцов, кассиров, служащих банков, железных дорог и т. д., частое ими употребление «сверхвежливых форм», почти не используемых в иных ситуациях, благодарностей и извинений по отношению к любым клиентам, кроме детей. В неслужебной ситуации тот же человек может обратиться к тому же самому собеседнику далеко не вежливо. Это объясняется тем, что традиционно покупка, вклад денег в банк, проезд на транспорте и пр. рассматриваются в японском обществе как одолжение со стороны клиента, который волен платить или не платить. Характерно, что при нехватке продуктов в годы войны, когда покупка уже не могла рассматриваться как одолжение, вежливость продавца резко снизилась [Цудзимура, 1967, с. 211].

Из двух остальных правил первое чаще более значимо, чем второе: к начальнику обращаются вежливо, даже если он моложе подчиненного. Фактор возраста, таким образом, играет наименьшую роль, однако косвенно он может влиять на другие признаки, так как внутри более или менее однородных социальных групп в Японии иерархия обычно задается возрастом; например, должность часто автоматически зависит от выслуги лет [Ide, 1982, с. 368]. Показательна и иерархия среди школьников и студентов, где принято обращаться вежливо к тем, кто учится в старших классах и на старших курсах, и невежливо - к младшим. Эта иерархия часто сохраняется у выпускников одного учебного заведения на всю жизнь [Suzuki, 1978, с. 110].

Признак «свой - чужой» в целом для адрессива оказывается даже более значимым, чем признак «высший - низший». В современной Японии существует явная тенденция употреблять вежливые формы с суффиксом -мас- и аналогичные им по отношению к любым «чужим» (надо только учитывать, что признак «чужой» не абсолютен, а относителен). К иностранцу независимо от его возраста и социального положения японец почти в любой ситуации обратится с -мас-, а иностранец в Японии имеет малые возможности для употребления простых форм; этим объясняется преимущественное внимание к формам с -мас- в большинстве учебников японского языка для иностранцев, что нередко порождает неправильное представление об этих формах как об основных формах японского глагола. Руководитель фирмы обычно использует формы с -мас- в беседе с представителем другой фирмы, даже если последний ниже рангом. Формы без -мас- бытуют лишь при очень явной социальной дистанции, например в разговоре с детьми, но даже здесь бывают случаи обращения с -мас-: ведущий токийского муниципального праздника обращался так к детям-барабанщикам; интересно, что они отвечали ему без вежливых форм (для детей, особенно маленьких, это более допустимо, чем для взрослых).

В отношении гоноратива правила несколько иные, что видно в разговоре об отсутствующих. По мнению Идэ Сатико, здесь социальное положение и возраст важнее, чем исполняемые функции [Ide, 1982, с. 369]. Вежливо-субъектные и вежливо-объектные формы не приняты, когда речь идет о низших «чужих» и даже равных «чужих». Весьма обычна ситуация, когда с собеседником говорят, используя -мас-, но о его действиях говорят, не употребляя вежливо-почтительных форм. Например, именно такое обращение в ситуации разговора с незнакомым человеком одного возраста предпочли почти все информанты-мужчины и больше половины информантов-женщин в упоминавшемся массовом обследовании кварталов Нисиката и Нэцу в Токио [Огино, 1983, с. 51–61]. Обратная ситуация - применение вежливо-субъектных форм при отсутствии -мас- в речи о собеседнике - невозможна; так можно сказать лишь в речи о третьем лице, где формы разных степеней вежливости относятся к разным лицам, например в ситуации, когда мать говорит дочери об отце.

На вежливо-субъектные формы в отношении действий третьего лица и вежливо-объектные формы в отношении своих действий для третьего лица оказывает влияние связь говорящего с собеседником. Говорить вежливо о третьем лице означает одновременно проявлять некоторое невнимание к собеседнику. Это допустимо, когда третье лицо - наивысшее в иерархии (например, когда сослуживцы говорят о начальнике, мать - с детьми об отце), но не тогда, когда собеседник - лицо, высшее для говорящего или же чужое для него. Служащий даже о своем начальнике не может говорить почтительно в беседе с клиентом, это будет невежливо по отношению к последнему. Нам пришлось наблюдать, как на научной конференции докладчик, излагая историю вопроса, употреблял почтительные формы по отношению ко всем своим уважаемым предшественникам (покойным и живым), за исключением собственного непосредственного начальника: последний рассматривался как «свой», остальные ученые - как «чужие».

Итак, в применении форм вежливости довольно строго отражается иерархия, имеющая несколько параметров. На нее накладываются и другие отношения: возрастные, влияние которых усиливается из-за неизжитых традиционных конфуцианских представлений о почтении к старшим [Ide, 1982, с. 368], групповые, профессиональные. Последние заметны, например, в отражении в речи привычного уважения к профессии врача (в японском фильме, где действие происходит во время антарктической экспедиции, ее начальник говорит фамильярно со всеми подчиненными, кроме врача) или же в традиции сохранять почтительное обращение к своему бывшему учителю независимо от собственного ранга [Suzuki, 1978, с. 141].

Конечно, в описанных социальных правилах отражается характер современного японского общества при пережиточном сохранении того, что было сформировано в предшествующие эпохи (см. ниже об императорских формах вежливости). Однако многое определяется и национальной спецификой Японии. Как отмечала Идэ Сатико в докладе на I конференции по формам вежливости в университете Гакусюин в Токио (1985 г.), для японского языка по сравнению с английским характерна не только сложность системы форм вежливости, но и более строгая ее связь с языковым поведением: при разговоре сразу с несколькими собеседниками американец склонен ко всем обращаться одинаково, японец же будет дифференцировать свою речь. Для японского языкового поведения в отличие от американского характерна, по мнению специалистов, тенденция к закреплению социальных функций человека с двух точек зрения - иерархии и принадлежности к группе. Люди при этом оцениваются не как индивидуальность, а лишь с точки зрения их общественного положения [Mizutani, 1981, с. 106]. Принадлежность к фирме при обращении важнее, чем профессия и даже имя и фамилия: японцев часто именуют по должности или степени родства, но редко по имени; японец часто может не знать, как звали его бабушку или дядю [Mizutani, 1981, с 106–107]. Таким образом, само существование социальных рангов и групповых различий стабилизируется и осознается через языковое поведение, особенно через употребление форм вежливости.

На эту систему оказывают влияние два дополнительных фактора - ситуация общения и индивидуальные отклонения. Употребление форм вежливости при тех же говорящем и собеседнике может не совпадать в зависимости от ситуации общения: чем официальнее (формальнее) ситуация, тем при прочих равных условиях вежливее речь. Признак официальности ситуации связан с упоминавшимся признаком «свой - чужой»: с «чужими» редко общаются в неофициальных ситуациях. Однако полного совпадения здесь нет. Возьмем способы общения на научной конференции, где участники хорошо знают друг друга: в докладах обычно строго выдерживается вежливое отношение к слушателям, уже в ответах на вопросы оно часто снижается, а в последующей неофициальной беседе на профессиональные темы может исчезнуть совсем.

В ряде ситуаций их официальность требует употреблять вежливые формы по отношению к собеседникам, а также вежливо-субъектные и вежливо-объектные формы в связи с ними же: таковы публичные выступления, лекции, проповеди, похоронные речи и т. д. [Ide, 1982, с. 374]; есть, впрочем, исключения: традиционно с XIX в. не принято использовать в большом количестве формы вежливости в парламентских дебатах. В ситуациях такого рода, с одной стороны, множество неопределенных собеседников и даже точный количественный состав их зачастую неизвестен, с другой стороны, это множество заданы некоторые параметры (единомышленники, специалисты в данной области, родные и друзья покойного и т. д.). Они занимают как бы промежуточное положение между ситуациями, где круг собеседников точно определен (разговор, переписка), и ситуациями, где вообще ничего нельзя сказать о собеседнике; в последних, характерных, как правило, для письменной речи, как уже говорилось, почти не используются вежливые формы (исключая речь об императорской семье и о Боге). Случаи рассматриваемого здесь типа мы назовем ситуациями с полуопределенным собеседником.

В данный класс включаются и ситуации, представленные в телевизионных новостях и выступлениях комментаторов, рекламе, плакатах и в воззваниях политических партий, письмах неизвестным адресатам (например, жильцам какого-то района), некоторых рубриках газет и журналов (статьи для женщин, садоводов, рыболовов и т. д.). Здесь собеседники еще менее ясны, говорящий их не видит и не слышит. Но и тогда задаются некоторые параметры (политические единомышленники, соседи, собратья по увлечению, любители того или иного товара), для большей эффективности к каждому слушателю или читателю обращаются так, будто он - реальный и единственный собеседник, иногда, особенно в рекламе, проявляются и отношения, характерные для сферы обслуживания. В таких ситуациях активно употребляются вежливые, а иногда и «сверхвежливые» слова и грамматические формы. Приведем в виде примера часть письма Строительной компании жильцам соседних со стройкой домов: Го-кинрин-но минасамагата-э. Майнити со:он-дэ го-кинрин-но минасамагата-э ва тадайна го-мэйваку-о о-какэ си, тайхэн мо:сивакэнаку омоттэ оримасу... Кёкурёку, со:он-ни ва хайре-итасимасу нодэ, го-кё:реку-о о-нэгаи итасимасу 'Всем уважаемым соседям. [Мы] будем каждый день своим шумом создавать значительные помехи всем уважаемым соседям, [мы] не находим слов для извинений. [Мы] очень обеспокоены [причинением вам беспокойства из-за] шума, поэтому просим [вашего] содействия' Здесь мы видим самые разные вежливые формы: суффикс -мас- при всех глаголах, вежливо-объектные формы со вспомогательными глаголами суру, итасу, ору, приставку о-/го-, присоединяемую ко многим именам, почтительный показатель множественности -гата, специальные вежливые слова минасама 'все', мо:сивакэнаку 'нет слов для извинений', «изысканные» канго типа кинрин 'соседи', со:он 'шум', тадайна 'большой', 'значительный'. Такие примеры часто нельзя перевести на русский язык с эквивалентной передачей всех форм вежливости, даже приблизительной, как, например, переводить разные местоимения 1-го лица? Показателен такой факт в отличие от других японских газет орган КПЯ газета «Акахата» использует вежливые формы глагола с -мас- во всех статьях в целях установления более тесного контакта с читателем.

Различие устных и письменных видов коммуникации также может влиять на употребление форм вежливости. С одной стороны, употребление простых глагольных форм без -мас- не выглядит невежливым лишь на письме, в устной же речи ситуация полной неопределенности собеседника почти исключена (кроме «мыслей вслух»). Поэтому, например, при прочтении на научной конференции опубликованной статьи нельзя просто произнести вслух то, что напечатано, необходимо заменить все простые формы глагола-сказуемого на вежливые. [Употребление форм с -мас- в вежливой речи строго выдерживается лишь для глагола-сказуемого, включение -мас- в состав деепричастий и пр. ощущается как признак «сверхвежливости»] С другой стороны, при прочих равных условиях письменное общение кажется официальнее устного, поэтому даже хорошие знакомые могут использовать вежливые формы в переписке, а иногда и по телефону, не употребляя их при встрече. Интересно также распределение упомянутого суффикса -сан и более вежливого его эквивалента -сама первый обычен в вежливой устной речи, но на письме не всегда считается подходящим, второй обычен в переписке, а в устной речи имеет «сверхвежливый» оттенок и применяется обычно лишь в сфере обслуживания.

Наконец, в определенных рамках возможны и индивидуальные особенности употребления форм вежливости. Ряд ситуаций допускает вариативность форм (тем более что есть формы, не имеющие уже особых различий по вежливости, см. ниже). Отмечается, например, стремление некоторых людей употреблять вежливые формы и там, где можно без них обойтись, подчеркивая таким образом свою воспитанность [Ide, 1982, с. 367]. Различия вежливых и невежливых форм довольно жестко связаны с социальной ситуацией, в меньшей степени это можно сказать о различии вежливых и «сверхвежливых» форм, последние часто определяются индивидуальными склонностями. Например, в токийском метро при объявлении станции можно слышать примерно с одинаковой частотой Касумигасэки дэсу ('Касумигасэки' - название станции метро) - проявление обычной вежливости к собеседнику и Касумигасэки дэ годзаимасу - то же, но с подчеркнутой вежливостью. В лекциях и докладах одни выступающие используют вежливые, другие - «сверхвежливые» формы, неодинаково и употребление личных местоимений, что, впрочем, может быть связано и с возрастными различиями (см. ниже).

Таковы основные правила употребления форм вежливости в японском языке. Есть отдельные случаи, регламентируемые специальными нормами, например при упоминании о членах императорской семьи.

Веками в массовом сознании японцев поддерживалась идея о божественном происхождении императорской династии. В соответствии с ней члены императорской семьи воспринимались как особые люди, отличные от остального человечества. По отношению к ним, естественно, использовались особые слова и грамматические формы исключительной степени вежливости. Такая традиция, установленная в средние века, дожила до поражения Японии во Второй мировой войны. В 1944 г. был составлен словарь императорской лексики, включавший 372 слова, значительная часть которых к тому времени, впрочем, употреблялась лишь внутри самой императорской семьи и при дворе. Особенно много среди императорской лексики было слов, обозначающих пищу (чтобы как-то возвысить процесс приема пищи членами императорской семьи), существовал также специфический набор приветствий, местоимений, менялись многие глаголы, ср. годзэн 'вареный рис' вместо обычного гохан, о-ситонэ 'подушка для сидения' вместо дзабутон, о-сурусуру 'благополучно' вместо будзини, о-сумару 'ложиться спать' (об императоре), о-сидзумару 'ложиться спать' (о других членах императорской семьи) вместо нэру и т.д., большинство слов такого рода содержало вежливую приставку о-/го- [Sakurai, 1984].

После войны тезис о божественном происхождении императора был официально отменен, а указанная императорская лексика была признана не соответствующей времени и исключена из употребления. Сейчас при массовых обследованиях выясняется, что большинство информантов не знают этих слов и считают их странными [Отакэ, 1984, с. 74–75] Отказались от них и сами члены императорской семьи (по крайней мере вне семейного общения) император после войны уже не именует себя публично особым местоимением тин, перейдя на стандартное ватакуси [Sakurai, 1984, с. 60].

Однако официально было решено сохранить по отношению к членам императорской семьи независимо от их возраста использование вежливо-субъектных и вежливо-объектных форм, но не специфически императорских, а обычных, возможных и в отношении других людей. Специфика здесь все равно сохраняется, но уже как стилистическая: в газетной информации вежливо-субъектные и вежливо-объектные формы обычно употребляются лишь применительно у членам японской императорской семьи (реже - к иностранным монархам). Такие нормы строго выдерживаются в печати (исключая такие газеты, как «Акахата»), по телевидению и радио. Даже при показе по телевидению гостиницы, где как-то останавливался император, ее обстановка именовалась с употреблением приставки о-/го-: о-хэя 'комната', го-дзасэки 'сиденье' и пр. Такое употребление поддерживается правительством и оппозицией, исключая коммунистов.

В разговорной речи и вообще в неофициальных ситуациях такое употребление далеко не обязательно. Нам приходилось в феврале 1974 г. наблюдать приезд императора и императрицы в морской музей в г. Симидзу (префектура Сидзуока) Многие встречавшиеся использовали обычные, лишенные вежливости формы типа Кита 'Приехал' вместо нормативного в таких случаях Ирассятта.

Вежливые формы в средствах массовой информации могут меняться и в отношении иностранных монархов, но непоследовательно и только тогда, когда они выполняют ритуальные функции; если речь идет об их политической деятельности, вежливые формы не приняты [Исино, 1977, с. 51–53].

Формы вежливости прежде и теперь

В средневековой Японии, особенно в позднее средневековье, система вежливости была еще сложнее, чем сейчас, а правила употребления форм вежливости - много жестче; любой говорящий не смел выходить за пределы речевых норм, установленных для его сословия. В основном за счет этого количество форм вежливости в позднефеодальное время было исключительно велико. Например, в языке XVII - начала XIX вв. зафиксировано 31 местоимение 1-го лица, 48 местоимений 2-го лица [Сыромятников, 1978, с. 50–67]. Еще в довоенные годы сохранялись многие формы вежливости, унаследованные от феодальной эпохи, например специальные императорские. Сама система форм вежливости в то время рассматривалась как вне Японии, так и левыми деятелями в самой стране как феодальный пережиток, подлежащий устранению в будущем [Конрад, 1937, с. 13 и др.]. В первые послевоенные годы несоответствие старых норм языковой реальности было особенно заметно в отношении форм вежливости; социальные перемены здесь наиболее явно повлияли на язык. В 1952 г. были приняты новые нормы под названием «Корэкара-но кэйго» («Формы вежливости отныне»). Однако они появились в момент, когда резкие изменения в языке еще продолжались, и ряд положений вскоре устарел. Ко второй половине 50-х годов произошла стабилизация системы форм вежливости, хотя кое в чем она продолжала меняться и позже. Отмечается, что окончательный переход итасу 'делать' из вежливо-объектной формы вежливости в форму вежливости к собеседнику произошел в конце 50-х - начале 60-х годов [Сакамото, 1983, с 18]. Не так давно произошел и сдвиг значения местоимения 2-го лица аната (см. ниже).]

Столь быстрые изменения в языке, часто происходящие помимо установленных норм, конечно, не могут перестроить речь всех носителей японского языка. Люди старшего поколения обычно сохраняют привычки, оставшиеся смолоду; в отношении употребления форм вежливости основное различие существует между лицами, получившими образование до и после войны; это показали, в частности, два исследования употребления форм вежливости в г. Окадзаки (префектура Аити), проведенные Государственным институтом японского языка с интервалом в 20 лет [Уно, 1984, с. 91]. При сопоставлении употребления форм вежливости лицами разных поколений выявлены следующие тенденции.

(1) Система форм вежливости в целом упрощается. Многие слова и грамматические формы исчезают или оттесняются на периферию языка, сохраняясь в особых, обычно ритуальных ситуациях типа речи о Боге или возведения актера кабуки в высший ранг. Таковы, например, вежливо-субъектные формы со вспомогательными глаголами насару, асобасу, слова данна 'господин', какка 'ваше превосходительство', обосимэсу 'думать' (почтительно) (список таких единиц см [Окуяма, 1983, с. 35, 40]) Исчезать могут единицы разных уровней вежливости; например, в речи молодежи почти перестала, за исключением некоторых диалектов, употребляться грубая форма местоимения 1-го лица васи. Однако в целом тенденцию к исчезновению имеют прежде всего «сверхвежливые» формы, таковы все примеры выше. Особенно это относится к вежливо-субъектным и вежливо-объектным формам, где употребительных «сверхвежливых» форм практически не осталось: обследования в кварталах Нисиката и Нэцу показали, что большинство опрошенных не употребляют эти формы, а зачастую и не знают их вообще [Огино, 1983, с. 62–64]. В то же время новые формы вежливости, как правило, не появляются (исключая американизмы, редко выходящие за пределы молодежного жаргона), хотя частота употребления некоторых форм вежливости может и расти.

(2) Уровень вежливости многих сохраняющихся слов и грамматических форм понижается, а различия по степени вежливости часто стираются. Так, потеряли вежливый характер вспомогательный глагол агэру со значением действия, направленного от своего к чужому [Мисоно, 1982, с. 37–40], а также местоимение 2-го лица аната, еще недавно считавшееся нейтрально-вежливым [Тани, 1981, Накамура, 1983, с. 4–5]. Обратного развития не наблюдается. Стирание различий происходит в вежливо-субъектных и вежливо-объектных формах. Среди вежливо-субъектных форм до войны выделялись формы четырех уровней вежливости, сейчас две из них (со вспомогательными глаголами насару и асобасу) практически исчезли, а две оставшиеся (со вспомогательным глаголом нару и с суффиксом -рарэ-) одинаковы по степени вежливости, хотя вторая имеет несколько официальный оттенок. Сейчас здесь выделяется единый вежливый уровень, противопоставленный невежливому.

(3) Растет тенденция не употреблять вежливые формы по отношению к третьему лицу. Она уже полностью господствует, например, в телеинформации, где, если отвлечься от речи об императорской семье, вежливость выражается только по отношению к зрителям. Заметна эта тенденция и в разговоре: сейчас студенты говорят с преподавателями вежливо, но в отличие от довоенного времени обычно не употребляют вежливых форм, говоря о преподавателях между собой [Mizutani, 1981, с. 165]. Такое употребление встречается и в учебниках, в них имеются предложения, в которых о действиях учителя говорится без вежливо-почтительных форм [Окуяма, 1983, с. 34]. Вежливые формы любого типа постепенно становятся формами выражения вежливости к собеседнику.

(4) В связи с подобной тенденцией наиболее разрушенной оказывается самая сложная по значению подсистема вежливо-объектных («скромных») форм [Сибата, 1965, с. 58–59]. Сами по себе формы сохраняются, но значение их переосмысливается. Нередко они используются как вежливо-субъектные, что запрещается литературными нормами, однако массовые обследования свидетельствуют о полном признании почти половиной молодежи такого употребления [Исии, 1983, с. 112]. Еще чаще эти формы начинают появляться в речи о любых собственных действиях или о любых действиях лиц, связанных с говорящим, независимо от наличия объекта; для вежливых глаголов итасу 'делать', маиру 'идти', мо:су 'говорить' это уже признано нормой, в таких случаях вежливое отношение может выражаться только к собеседнику [Сакамото, 1983, 18-19]. Например, докладчица на лингвистической конференции сказала о себе: Дайгаку-о соцугё:-итасимасита 'Окончила университет'.

(5) Противопоставление вежливых и невежливых форм по отношению к собеседнику устойчиво и не проявляет каких-либо тенденций к ослаблению. Наоборот, оно, как мы видели, усиливается за счет изменения значений форм вежливости других типов. Употребительность вежливых форм с -мас- растет; сейчас уже не редкость использование их начальником по отношению к подчиненному [Исино, 1977, с. 30]. Однако в целом частотность форм без -мас- и аналогичных им по вежливости все-таки выше [Баба, 1982, с. 101]. В отношении собеседника продолжают существовать и «сверхвежливые» формы, которые, однако, все более приобретают специфическую окраску, ассоциируясь со сферой обслуживания. [В крупных универмагах специально нанимают девушек, обычно подрабатывающих студенток, которые стоят у входа и произносят <сверхвежливую> фразу: Ирассяимасэ 'Пожалуйте'.].

Таким образом, система форм вежливости становится проще. Характерно, что речь иностранцев, изучавших японский язык по старым учебникам, воспринимается в Японии как «слишком вежливая» (ТВТ. 1987. Февраль. С. 55). Однако эта система не исчезает совсем. Как показывают массовые обследования, большинство носителей языка, включая школьников, считают, что формы вежливости необходимы в зависимости от ситуации. Во время одного из обследований среди школьников 47,5% информантов высказались за сохранение нынешней системы форм вежливости, 22,5% - за ее усложнение и 30,1% - за дальнейшее упрощение, лишь 1,9% опрошенных заявили, что они не употребляют вежливые формы [Исии, 1983, с. 108–109]. Японские языковеды уже не предсказывают исчезновения форм вежливости, а сходятся на том, что они будут существовать и в дальнейшем (Г. 1977, № 1. С. 66–68). Указывается, что в процессе урбанизации в развитии бизнеса роль форм вежливости возрастает [Ide, 1982, с. 376-377].

Как говорят японки

Исследователи русского, английского, французского и других языков развитых стран обычно недостаточное внимание уделяют специфически мужским или женским оборотам, можно найти лишь отдельные замечания на этот счет [Jespersen, 1946, с. 237–254]. Из этого, конечно, не следует, что мужчины и женщины говорят на таких языках совершенно одинаково, но все же существующие различия не слишком бросаются в глаза. Здесь трудно найти слово или тем более грамматическую форму, которые бы не могли употребляться мужчинами или женщинами; различия обычно связаны лишь с большей или меньшей популярностью тех или иных слов или оборотов; см. преимущественно женские выражения типа Ой, девочки или большую частоту уменьшительно-ласкательных слов в русской женской речи сравнительно с мужской. Разница между речью мужчин и женщин может быть меньше, чем индивидуальные речевые особенности.

Иная ситуация в японском языке. Правила речевого поведения для мужчин и женщин в Японии очень различны. Мужчина, говорящий «по-женски», или женщина, говорящая «по-мужски», вызывают лишь насмешки, серьезной проблемой считается, например, отучивание мальчиков от «женских» речевых особенностей, воспринимаемых от воспитательниц детских садов и учительниц [Хинаго, 1961]. Различия мужской и женской речи значительно превосходят индивидуальные особенности, и отрешиться от них крайне трудно Лингвистка Сугияма Мэйко писала, что она долго не замечала в своей речи женских особенностей, но после наблюдений над собой убедилась в том, что говорит «по-женски» (ГС. 1984 № 3. С. 8).

Эти различия связаны с существованием специфических мужских и женских единиц языка Можно говорить не только о речевых различиях, но и об особых, половых по своему функционированию разновидностях японского языка. [Можно говорить и о детских разновидностях языка, имеющих специфические особенности Речь мальчиков и девочек при этом различается сравнительно мало. ] Японский язык складывается не только из территориальных и социальных вариантов, о которых мы говорили выше, но и из мужских и женских вариантов. Последние могут быть выделены в разговорных разновидностях литературного языка, материалом которого мы ограничимся, и во многих диалектах, отмечается, что разница между мужской и женской речью ощутимее в городе, чем в деревне [Kindaichi, 1978, с. 74–75].

Различия мужского и женского вариантов японского литературного языка проявляются почти на всех ярусах языковой системы. Одинаковы лишь фонемы и правила их сочетаемости, но уже в области интонации налицо расхождения. Наиболее явно отличаются друг от друга два варианта в области грамматики и лексики.

Расхождения двух вариантов языка могут проявляться, во-первых, в существовании какого-то элемента только в одной разновидности языка, во-вторых, в различии значений, в-третьих, в удельном весе того или иного элемента: в одном варианте он может быть центральным, в другом - периферийным, что в речи проявляется в частоте употребления.

В виде примера разберем систему личных местоимений 1-го и 2-го лица (для местоимений 3-го лица особых расхождений нет). Лишь самое вежливое местоимение 1-го лица ватакуси мужчины и женщины употребляют одинаково. Только мужчины употребляют местоимения боку (самое обычное), орэ (невежливое) и васи (невежливое, сейчас устарело); только женщины - атаси (фамильярное) и атакуси (вежливое, устаревает). Местоимение ватаси употребляют те и другие, но у женщин оно стандартно, а у мужчин вежливо (несколько менее, чем ватакуси) и в целом свойственно больше лицам старшего поколения. Имеются такие соответствия (местоимения приводим в порядке убывания степени вежливости, в каждой паре слева мужское, справа женское): ватакуси - ватакуси, ватаси - атакуси, боку - ватаси, орэ - атаси [Ide, 1982, с. 358]. [Последняя пара соотносима несколько по-иному, чем остальные. Атаси фамильярно, но не грубо, употребляется по отношению к подругам, возлюбленным и пр.; орэ употребляется по отношению к низшим и прямого аналога в женском варианте не имеет. Общее между ними лишь то, что они - самые невежливые местоимения в системах]. Заметна тенденция к установлению в качестве основных местоимений 1-го лица (для всех ситуаций, кроме самых вежливых и самых невежливых) боку для мужчин и ватаси для женщин, для среднего и младшего поколений это общепринято. Ср. лозунги типа Боку мо ватаси мо сэцуяку-сиё: 'И я [мужчина], и я [женщина] будем экономить!' и надписи в зоопарках и зоомагазинах, указывающие на пол животного: Котоси ва боку-но тоси дэсу 'Этот год - мой год' (надпись на вольере с бычком в 1985 г. - году быка, текст как бы подается от имени животного).

Наличие многих местоимений 1-го лица, различаемых по полу говорящего и степени вежливости, создает большие трудности для переводчиков на японский язык, поскольку здесь надо обязательно обозначать характеристики, зачастую не известные из оригинала. В виде примера в одной статье рассматриваются переводы стихотворения А. Рембо «Пьяный корабль», написанного от лица корабля. Разные переводчики пытались использовать разные местоимения, однако в любом случае появлялся тот или иной смысловой оттенок, отсутствующий в оригинале; стремление не употреблять местоимения приводит к искусственности речи [Охаси, 1984].

Среди местоимений 2-го лица имеются грубое омаэ, фамильярные кими и анта и более вежливое, чем остальные, но заметно теряющее вежливость аната (в вежливых ситуациях мужчины и женщины называют собеседника в 3-м лице). Из них кими - самое частое местоимение в мужской речи, но недопустимое для женщин по литературным нормам, омаэ - тоже мужское местоимение (иногда оно встречается в речи женщин старшего поколения), анта чаще встречается у женщин, хотя возможно и у мужчин, в фамильярной речи анта до недавнего времени равно употреблялось мужчинами и женщинами, но теперь анта, подобно ватаси, начинает превращаться в женское местоимение [Тани, 1981, с. 19–20] (о японских местоимениях и их значениях см. [Алпатов, 1980]).

Среди грамматических различий наиболее заметны расхождения в употреблении модально-экспрессивных частиц, обычно завершающих предложение. Японский язык богат такими частицами, передающими разные значения типа просьбы, обращения, подтверждения и т. д. или же те или иные эмоции говорящего; буквальный их перевод на русский язык обычно затруднителен. В разговорной речи почти каждое предложение снабжается одной или несколькими такими частицами. В случае письменной ее фиксации они - вернейший индикатор принадлежности речи мужчине или женщине. К мужским частицам относят дзо, дзэ, на:, я:, к женским - ва, но, ма:, касира, ара; частицы могут различаться и по степени периферийности в том или ином варианте. Некоторые частицы различаются значениями: частица ё невежлива как мужская и довольно вежлива как женская [Танака, 1977, с. 57]. Такого рода различия формируются с самого раннего возраста: уже двухлетние девочки используют экспрессивную частицу но, появляющуюся в их речи раньше большинства грамматических показателей [Хаякава, 1982, с. 9, 14].

Другие грамматические различия проявляются в употреблении форм вежливости. По литературным нормам только мужчины могут употреблять фамильярный суффикс -кун при именах, обозначающих людей; женщины в подобных ситуациях используют суффикс -сан (в мужском варианте он вежлив, в женском нейтрален по степени вежливости). Упоминавшийся вежливый префикс о-/го- в мужской разновидности языка обычно применяется лишь при обозначении предметов, действий и пр., как-то связанных с уважаемым лицом; см. примеры типа Такахаси-сама го-айбе: 'Любимая кошка г-на Такахаси' (надпись на клетке в гостинице для животных; почтение выражено, разумеется, не к кошке, а к ее владельцу). Такое употребление свойственно и женщинам, но в женской разновидности языка значение о-/го- шире. Женщины используют эту приставку при самых различных именах с целью выражения высокой степени уважения к собеседнику [Присоединение о-/го- к конкретным словам зависит от ряда факторов, оно затруднительно в случае слов, начинающихся с гласных, слов с неприятным значением, неосвоенных заимствований и вообще лексики, непривычной для женщин [Сибата, 1957, Отакэ, 1984].]: го-хон в мужской речи в зависимости от контекста значит 'Ваша книга', 'книга уважаемого лица', 'книга, преподносимая мной Вам (или уважаемому лицу)', в женской речи так можно сказать о любой книге. Некоторые слова, особенно привычные для женщин, в женской разновидности языка вообще не существуют без вежливой приставки: лапшу из гречневой муки мужчины могут называть соба или о-соба, женщины - только о-соба [Ряд слов уже не употребляется без о-/го- и мужчинами, в таких случаях приставка выделяется только этимологически: отаку 'дом', 'квартира' (вежливо), гохан 'вареный рис', 'еда'.].

Женщины избегают самых невежливых, а мужчины - самых вежливых форм; они либо не существуют в одном из вариантов языка, либо занимают в нем периферийное положение. Женщины практически не пользуются грубыми формами повелительного наклонения [Сибата, 1965, с. 51]. «Сверхвежливые» формы свободно употребляют лишь женщины, из мужчин их применяют лишь работники сферы обслуживания при исполнении обязанностей. Аналогичные тенденции проявляются и в лексике. Так, хара 'живот' считается «мужским» словом, женщины пользуются более вежливым словом, о-нака, возможным и в мужской речи [Идэ и другие, 1984, с. 32–33]. Специфически женскими словами считаются огуси 'волосы', охия 'холодная вода', омия 'подарок' (этимологически содержащие приставку о-), в современном языке таких слов немного (см. Словарь женских слов [Масимо, 1967]).

Еще одна особенность женской речи: во многих случаях отсутствуют грамматические показатели, особенно падежные и связочные; в мужской речи такие возможности более ограниченны [Hinds, 1982, с. 178].

Все указанные различия касаются в основном разговорного языка. На письме, а также в устно-книжных текстах (теленовости или лекции) пол пишущего или говорящего не проявляется столь четко; впрочем, в личной переписке и даже в публицистике мужчина может назвать себя боку. Более детальные исследования показывают, что отличия существуют и в этой области, однако они проявляются не столько в употреблении разных слов или грамматических форм, сколько в правилах построения текста и носят скорее статистический характер. Лингвист С. Макино, проводивший эксперимент, в ходе которого испытуемым предлагалось написать сочинение на заданную тему, отмечает, что мужчины строят текст по более свободной форме, передавая в первую очередь содержание рассказа; для женщин более характерно использование стереотипных формул, зачинов. То же проявляется и в личной переписке, в эссе и дневниках, где мужчины больше стремятся к информативности, а женщины - к передаче эмоционального состояния [Makino, 1979]. Вывод автора: мужчины в первую очередь заботятся об описании событий, женщины - о выражении эмоций [Makino, 1979, с. 214]. Используя термины Семантики, можно сказать, что в Японии мужская речь более денотативна, женская - более коннотативна.

Об этом пишут многие. По словам Р. Э. Миллера, «женщины в японском обществе традиционно говорят о других вещах, нежели мужчины, или как минимум они говорят разное, даже когда они говорят об одном и том же. Это делает трудными и даже невозможными попытки привести типичные эквиваленты выражений в мужской и женской речи, так как в большинстве ситуаций содержание и предмет разговора будут отличаться не меньше, чем речевые выражения» [Miller, 1967, с. 289]. Писательница Кора Румико пишет, что японские женщины привыкли обращать основное внимание на интонацию высказывания и на модально-экспрессивные частицы, поэтому речь многих женщин бедна лексикой. Она же приводит такой факт: во время войны девочки, эвакуированные из Токио в префектуру Ниигата, где в то время многие общались только на диалекте, могли разговаривать с местными девочками, усвоив лишь диалектную интонацию и частицы [Кора, 1971, с. 74–75].

Таким образом, различия мужской и женской речи в Японии могут сохраняться и там, где нет собственно языковых различий. Сам круг выражаемых языковыми средствами значений у мужчин и женщин зачастую неодинаков.

Статус японских женщин и язык

Указанные выше языковые и речевые различия разнообразны и неоднородны. Безусловно, не все из них могут быть прямо связаны с общественными процессами. Однако уже сам факт значительного расхождения между мужской и женской речью, необычайный для развитого государства, требует объяснения. Из всего многообразия перечисленных явлений привлекают внимание прежде всего два: большая вежливость женской речи и давление на нее эмоционального комплекса, иногда в ущерб информативности.

Несомненно, в языковой ситуации в той или иной, подчас неявной, форме отражаются общественные процессы, связанные с неравноправием женщин в Японии. Показательно, что в раннее средневековье, когда роль женщин в японском обществе была более значительной, отличия женской речи от мужской, судя по литературным памятникам, были не так велики. Они в основном сформировались в позднее средневековье, когда на первый план выдвинулось военное самурайское сословие и положение женщин резко изменилось к худшему [Kindaichi, 1978, с. 75].

Несмотря на формальное равенство женщин с мужчинами по Конституции 1947 г., социальное неравенство продолжает существовать. Как указывает И. А. Латышев, «женщины в Японии остаются повсеместно на низших ступенях общественной иерархии, включая и государственные учреждения, и конторы частных фирм, и производственные предприятия... и сегодня, несмотря на юридическое равенство полов, в стране сохраняется дискриминация женщин и в сфере заработной платы, и в политической и в общественной жизни» [Латышев, 1985, с. 45]. Важно и то, что «в Японии наших дней закрепленные законом юридические нормы плохо увязываются или вообще не согласуются с различными давними национальными обычаями и традициями, утверждающими главенство мужчин. Действуя в совокупности, эти обычаи и традиции оказывают сильное влияние на общественное сознание, психологию и мораль японцев. Как результат в умах японских обывателей и поныне глубоко коренится представление о главенствующем положении мужа в семье» [Латышев, 1985, с. 44-45].

Сказанное подтверждают и опросы общественного мнения в Японии. Так, в 1984 г. 73,9% опрошенных заявили о том, что в стране нет равенства женщин с мужчинами (телепрограмма NTV от 23 сентября 1984). По данным правительственного исследования, 71,1% японских женщин поддерживают идею разделения ролей между полами: место мужчины - на работе, место женщины - дома (при подобных опросах эту идею поддержало 35% американок и 14% шведок). По тем же данным, 72% японок считают, что женщина после свадьбы должна подчинить свои интересы интересам мужа и детей (тот же ответ дало 17,6% американок и 6,1% шведок); предполагается, что при опросе мужчин процент был бы еще выше (JFN. 1984. Октябрь. С. 7-8). Даже среди молодежи до 30 лет лишь 30% мужчин и 43% женщин не согласились с тем, что сфера женщины - дом (ХК. 1984. № 12. С. 17). Только 36% японцев обоего пола считают, что между мужчинами и женщинами нет различий в способностях, хотя в США и ФРГ процент лиц, имеющих эту точку зрения, вдвое больше (ХБ. 1983. № 1. С. 97).

Неудивительно, что в таких условиях речевые и языковые различия полов Японии очень устойчивы. Сформировавшись еще при феодализме, они не исчезают и поныне и возникают автоматически у каждого японца, независимо от того, воспитан он в традиционном духе или нет. Различия мужской и женской речи чем больше, чем более расходятся социальные роли полов. Они невелики у мальчиков и девочек, особенно до окончания начальной школы, и сводятся почти исключительно к различию в употреблении местоимения 1-го лица и модально-экспрессивных частиц; уже в полной средней школе они заметнее [Кондо, 1984, с. 51-52]. Однако и здесь, и даже в студенческий период расхождения не так велики, поскольку социальные роли юношей и девушек еще мало различаются. Недаром «маскулинизация» женской речи больше всего отмечена у школьниц и студенток.

Но по окончании обучения все становится на свои места: различия мужской и женской речи приходят в соответствие с тем, чего ожидают от мужчин и женщин в японском обществе [Кондо, 1984, с. 53; Mizutani, 1981, с. 167]. С возрастом они делаются более заметными, поскольку мужчины постепенно продвигаются по социальной лестнице, а женщины в основном остаются в тени. «Японская пресса избегает, как правило, называть замужних женщин по фамилии и имени и упоминает о них лишь как о «супругах» тех или иных лиц» [Латышев, 1985, с. 45], тогда как молодые женщины упоминаются под собственными фамилиями и именами. Молодожены обычно посылают новогодние открытки от имени обоих супругов, 70% семейных пар старше 50 лет - от имени одного мужа. И наоборот, в поздравлениях молодым супругам обычно указывают оба имени, в открытках людям среднего и старшего возраста либо упоминается одно имя главы семьи, либо пишется более крупными буквами [Эндо, 1985].

По данным массовых обследований, максимальные различия между тем, как говорят мужчины и женщины, приходятся на возрастную группу от 50 до 60 лет, т. е. на период, когда мужчины в Японии обычно выше всего поднимаются по социальной лестнице; в то время, когда мужчины перестают работать, речевые различия несколько сглаживаются [Огино, 1983, с. 89].

По мнению многих исследователей, в употреблении форм вежливости также отражается приниженность положения женщины в японском обществе [Дзюгаку, 1966; Ide, 1982, с. 378]. Во многом, хотя и не во всем, сохраняется положение, о котором когда-то писал Н. И. Конрад: «Муж в обращении к жене употребляет те слова, обороты и конструкции речи, которые выражают в общем отношение хозяина к служанке; и наоборот, речь жены при обращении к мужу будет носить отпечаток отношения «низших» к «высшим» [Конрад, 1937, с. 22]. Вот диалог супругов из современного романа: - Ё:тэй-до ри-ни о-каэри-ни нарэмасу? - Каэру (Мацумото Сэйте Кю:кэй-но арано. Токио, 1969, с. 276) 'Приедете, как предполагали? - Приеду'. Муж и жена употребляют один и тот же глагол, но муж использует простую форму, лишенную всякой вежливости, а слова жены передают двойную вежливость по отношению к мужу: как к собеседнику (суффиксом -мас-) и как к субъекту действия (вспомогательным глаголом нару). Показательны и способы именования друг друга: жена вне семьи говорит о муже обычно сюдзин, что буквально означает 'хозяин', другое именование мужа - отто - иногда записывается иероглифами со значением 'хороший человек', в разговоре со своими родителями или родителями мужа последний именуется по имени с добавлением -сан, в то же время в семье (в глаза и за глаза) муж называет жену по имени без -сан, что допустимо лишь в отношении «низших» [Раздорский, 1981, с. 170-171].

Частота употребления женщинами вежливых и «сверхвежливых», а мужчинами грубых форм во многом связана с тем, что для женщин большинство окружающих воспринимается как «высшие», мужчина же почти всегда найдет кого-то, кто занимает низшее место в иерархии; играет роль и относительная ограниченность социальных связей женщин, заставляющая их говорить однообразно вежливо, тогда как речь мужчин более вариабельна [Сиба, 1974, с. 37]. Следует, впрочем, учитывать и стремление женщин, особенно принадлежащих к привилегированным слоям общества, проявлять воспитанность; однако во многом оно все же следствие их приниженного положения [Ide, 1982, с. 367].

Приниженность проявляется не только в употреблении женщинами форм вежливости, но и во всем их речевом поведении. Показателен опыт по изучению диалога между студентами и студентками. Испытуемые разбивались на случайные пары, каждой из которых предлагалось вести свободную беседу, скрыто записывавшуюся на магнитофон. Выяснилось, что абсолютно во всех парах ведущим оказывался мужчина: он вел беседу, выбирал темы и определял время перехода от одной темы к другой, он свободно перебивал партнершу, тогда как обратное наблюдалось много реже [Ямадзаки и другие, 1984]. В японских телепередачах, имеющих характер беседы, роль женщин почти всегда сводится к поддакиванию ведущим диалог мужчинам (Japan Times. 29.03.1985).

Неудивительны и жалобы на то, что японки испытывают трудности в изложении идей и взглядов [Кора, 1971, с. 74]. Это связано с традиционным женским воспитанием. Так, в одном из массовых опросов учениц полной средней школы лишь 25 из них заявили, что они охотно поднимают руки на уроке, 128 сказали, что они так делают лишь при необходимости, а остальные 145 выразили антипатию к этому; лишь 13 девочек сказали, что любят высказывать свое мнение перед людьми, а 221 ученица заявила, что не любит этого делать; в ответах на вопрос «Любите ли вы писать сочинения» отрицательных мнений было больше, чем положительных; в то же время при абстрактной постановке тех же вопросов («Важно ли поднимать руку?», «Нужно ли высказывать свое мнение?») подавляющее большинство школьниц давали положительный ответ [Хонго, 1983, с. 36-39]. Ограниченность женских социальных функций проявляется и в уже упомянутой ограниченности тем в женской речи. Показательно и большее значение в женской речи стереотипных церемониальных выражений.

Конечно, не всякое различие мужской и женской речи можно объяснить неравноправием женщин, но все они психологически ассоциируются с ним. Недаром в переводах с иностранных языков не рекомендуется злоупотреблять использованием женских речевых особенностей (хотя полное их отсутствие также нежелательно, поскольку текст становится неестественным): они создают впечатление о приниженности персонажа, которого может не быть в оригинале [Охаси, 1984, с. 57].

Неравноправие полов проявляется, пусть бессознательно, даже при изучении и преподавании языка. Именно мужской вариант японского языка изучается в школе, регламентируется официальными нормами, отражается в учебниках для иностранцев. Даже в толкованиях и иллюстративных примерах японских словарей отражена «мужская» картина видения мира. Это проявляется не только в сохранении стандартных ролей (в иллюстративных примерах отец ходит на работу, мать хлопочет по дому, старший брат учится, старшая сестра выходит замуж и т. д.), но и в самом подборе слов и грамматических форм. Так, из местоимений 1-го лица преобладает мужское боку, из местоимений 2-го лица - мужское кими [Сатакэ, 1984].

Будут ли мужчины и женщины говорить одинаково?

Встает вопрос об устойчивости описанных нами особенностей мужской и женской речи в Японии. В положении женщин в этой стране все же происходят определенные изменения. По одному показателю - уровню образования - женщины в Японии уже давно догнали мужчин [Березина, 1985, с. 28] (JFN. 1984. Октябрь. С. 9). В связи с этим в среднем и младшем поколении уже нет различий между мужчинами и женщинами по степени владения литературным языком, здесь женщины скорее даже превосходят мужчин [Хонда, 1984, с. 116]. Растет и количество работающих женщин: в 1984 г. среди замужних женщин работающих, хотя бы неполный день или на дому, впервые было больше, чем полностью не работающих; это составило 50,3% (JFN. 1984. Октябрь. С. 9). Несколько увеличилось и количество женщин, занимающих руководящие должности: можно встретить женщин-профессоров, директоров фирм и т. д.; впрочем, их немного, и чуть ли не каждая из этих женщин попадает в поле зрения средств массовой информации. 1984 г. женщины постоянно входят в правительство, в 2001 г. их число впервые достигло пяти. Как указывает И. А. Латышев, «отношения мужей и жен в современной типичной японской семье претерпевают заметные изменения... Меняется «соотношение» сил между супругами - жены обретают большую самостоятельность, и их мнение становится более весомым. Утрачивается вместе с тем прежняя четкость в распределении супружеских обязанностей» [Латышев, 1985, с. 80].

Безусловно, эти изменения отражаются и в речевом поведении японских женщин. Уже не столь обязательны указанные выше нормы обращения жен к мужьям. В современной Японии мужья не стали говорить в семье вежливее, чем раньше, но уровень вежливости их жен заметно снизился. Известный лингвист Номото Кикуо сравнил употребление форм вежливости в речи женщин по отношению к мужьям в произведениях писателя Сига Наоя, написанных в 1916, 1927 и 1948 гг., а затем в текстах конца 60-х - начала 70-х годов. С каждым временным срезом заметно снижение почтительности. В самых ранних текстах преобладали «сверхвежливые» формы, а сейчас и обычные вежливые формы наблюдаются не всегда [Номото, 1972, с. 30-34]. В настоящее время стало вполне обычным то, что молодые супруги называют друг друга по имени или папа - мама [Раздорский, 1981, с. 168]. Снижается процент вежливых форм в речи женщин по отношению к родителям. Однако полного совпадения речи супругов не наблюдается. По данным массового обследования токийских кварталов Нисиката и Нэцу, уровень обращения мужа к жене соответствует самому грубому, а жена говорит с мужем вежливее, чем с родителями и с людьми моложе себя [Огино, 1982, с. 43].

В связи с более активным участием женщин в общественной жизни меняется и содержание их высказываний. В упомянутой статье Кора Румико говорится: «Женщины выходят из мира частиц [из мира выражения одних эмоций - В. А.], думают и о содержании сообщений» [Кора, 1971, с. 75].

Изменение речевого поведения и усиление контактов мужчин и женщин в различных сферах жизни оказывают влияние и на сами разновидности языка - мужскую и женскую. Сближение идет с обеих сторон. Такие специфически мужские единицы, как кими и -кун, начинают появляться в речи молодых женщин, особенно школьниц и студенток; пока это ненормативно [Обоси, 1978, с. 12-13]. Молодые мужчины все чаще употребляют приставку о-/го- там, где она считается допустимой лишь в женской речи [Хинаго, 1961].

Однако в целом различия двух разновидностей японского языка остаются в силе. В некоторых случаях они даже становятся более четкими, как это происходит в отношении личных местоимений, в ряд с чисто мужскими боку и кими становятся ватаси и аната, превращающиеся в их женские эквиваленты. Указанное исследование Номото Кикуо показывает, что при всех изменениях женской речи за полвека использование модально-экспрессивных частиц почти не изменилось [Номото, 1972, с. 30-34]. Расхождения вариантов языка могут распространяться и на новые функциональные стили: в рекламе сейчас стараются в зависимости от ситуации писать «по-мужски» или «по-женски» для лучшего воздействия на потребителя (ГС. 1984. № 6. С. 12). Как уже было сказано, владение каждой из разновидностей языка приобретается в зависимости от пола неосознанно, и даже женщины-руководители обычно говорят так, как принято для женщин в Японии [Охаси, 1984, с. 56]. Впрочем, отмечают и появление женщин, специально старающихся говорить «по-мужски» в целях борьбы за равноправие [Уно, 1977, с. 17; Охаси, 1984, с. 56]. Это, однако, далеко не норма.

Говоря о перспективах существования различий в использовании японского языка мужчинами и женщинами, японские специалисты сходятся на общем мнении: таких различий становится меньше, и, видимо, они будут уменьшаться и дальше, но нет оснований ждать их скорого исчезновения [Kindaichi, 1978, с. 77; Охаси, 1984, с. 57]. Устойчивость мужского и женского вариантов японского языка, бесспорно, имеет социальные причины.

Катаканный язык

Особенности японских заимствований

В лексике каждого языка определенный процент составляют заимствования из других языков. Некоторые из них теряют иноземную окраску и ощущаются как вполне свои, другие сохраняют фонетическую, грамматическую или семантическую необычность и остаются чужеродными.

Обычно в языках выделяются два слоя лексики - исконный и заимствованный. Однако в японском языке их три: исконным словам противопоставляются иероглифические заимствования из китайского (канго) и заимствования последних столетий из разных, преимущественно западноевропейских, языков (гайрайго). [Под исконными единицами здесь имеются в виду лексические единицы, исконные для современных японцев, хотя лингвистический анализ показывает, что среди них есть и очень древние, дописьменные заимствования. Японский язык и сейчас обычно причисляют в справочниках к языкам, родственные связи которых неизвестны, однако современные исследования (С. А. Старостин, Р. Э. Миллер и др.) показывают его родство с тюркскими, монгольскими, тунгусо-маньчжурскими и корейским языками, следовательно, лексика, общая с языками других семей (прежде всего малайско-полинезийской), относится к древнейшим заимствованиям. В исконный слой лексики входят и отдельные дописьменные заимствования из китайского] Границы каждого из слоев в целом более четки, чем границы исконного и заимствованного слоев других языков: рядовой японец без труда может указать принадлежность к тому или другому слою лексики подавляющего большинства слов. Проблемы, связанные с канго, были нами уже рассмотрены в связи с вопросами иероглифической письменности. В этом разделе будет говориться о гайрайго (мы используем этот термин, поскольку трудно предложить его достаточно краткий русский эквивалент).

Гайрайго обычно легко отчленяются от прочих японских слов, поскольку пишутся катаканой. В устной речи многие, хотя и не все гайрайго обращают на себя внимание необычным для японских слов фонетическим обликом. [Только в гайрайго, например, возможны слоги фа, фо, ди, удвоенные звонкие согласные; имеется специфический для гайрайго звук - губно-зубной в, примерно соответствующий русскому в или английскому v. Ряд таких особенностей гайрайго нельзя адекватно передать каной.] В Японии отличать эти слова от всех прочих учат, начиная с детского сада [Нонокава, 1984, с. 85]; первоначально они объясняются как слова, которые нужно писать катаканой, и лишь в средней школе рассказывают об их происхождении [Хиросуэ, 1984, с. 63-64].

По времени появления и степени освоенности языком гайрайго делятся на три класса. Первый - самый немногочисленный - составляют лексемы, появившиеся в XVI-XVIII вв., в период ранних контактов с европейцами. Обычно это заимствования из двух языков: португальского (ввиду контактов с португальскими миссионерами и торговцами в конце XVI-начале XVII вв.) и голландского (в период «закрытия Японии» - с начала XVII до середины XIX в. - Голландия была единственной европейской страной, с которой Япония имела ограниченные связи). В основном это конкретная лексика, обозначающая ранее не известные в Японии предметы материальной культуры: порт. пан 'хлеб', табако 'табак' и др.; голл. би:ру 'пиво', ко:хи: 'кофе', гарасу 'стекло' и др. Эти слова в минимальной степени сохраняют характер заимствований, остается лишь написание катаканой, для некоторых слов необязательное: табако 'табак' часто пишется иероглифами, подобранными по смыслу (букв. 'дымная трава'), встречается и написание этого слова хираганой; ко:хи: 'кофе' может записываться иероглифами, подобранными фонетически. [Это написание считается устаревшим [БЯРС. 1970. I. Т. С. 500]. Однако в вывесках и меню современных кафе оно стало весьма распространенным, хотя оба иероглифа не входят в минимум.] Соответствующие реалии уже давно стали неотъемлемой частью японского быта, для их обозначения нет иных способов, и даже крайние пуристы никогда не предлагали изгнать эти слова из языка.

В некоторых случаях такие гайрайго даже обозначают специфически японские реалии: тэмпура - название чисто японского блюда, обычно записываемое иероглифами (подобранными фонетически), - восходит к порт, tempero. Лишь два класса заимствований того времени выходят за пределы сферы конкретной лексики: христианская лексика, в основном исчезнувшая после запрещения христианства в XVII в., и некоторые медицинские термины, заимствованные из голландского в XVIII - начале XIX вв. (медицина была одной из немногих областей, где было разрешено чтение западных книг): корэра: 'холера' и др. [Морига, 1984, с. 44]. Однако большинство медицинских терминов тогда калькировалось.

Второй класс гайрайго составляют слова, появившиеся в японском языке после буржуазной революции 1867-1868 гг., в основном в конце XIX - первой половине XX в. Количество гайрайго в этот период резко возросло: к 1931 г., по данным ученого Аракава Собэй, только из английского языка было заимствовано около 5500 слов (см. [Harada, 1966, с. 150]). В 30-40-е годы XX в. правящие круги милитаристской Японии взяли курс на резкое ограничение числа заимствований, а в годы войны запретили заимствование из любых языков, кроме немецкого и итальянского (ГС. 1984. № 7. С. 76).

Особенностью второй половины XIX и первой половины XX вв. было большое количество языков, из которых приходили гайрайго. При преобладании американского варианта английского языка определенное влияние оказывали немецкий, французский языки и британский вариант английского. В некоторых областях наблюдалось преимущественное влияние какого-то одного из них. Например, немецкий язык господствовал в области медицины: до наших дней сохранились тифусу 'тиф' из нем. Typhus, пурусу 'пульс' из нем. Puls. Из других укоренившихся немецких заимствований отметим: идэороги: 'идеология' из нем. Ideologie и (со сдвигом значения), арубайто 'временная, дополнительная работа', 'человек, занятый такой работой' (слово, часто употребляемое в современной Японии) из нем. Arbeit 'работа'. Заимствования из французского обычно связаны с названиями предметов одежды и продуктов питания: дзубон 'брюки' из фр. jupon, po:бу 'платье' из фр. robe, потэ:-дзю 'суп-пюре' из фр. potage и т. д.; также возможен сдвиг значения: мадаму 'хозяйка питейного заведения' из фр. madame, абэкку 'влюбленная парочка', 'свидание' из фр. avec. Среди несомненных заимствований из британского варианта английского языка посуто 'почтовый ящик' из англ. post, теннисные термины типа борэ: (а не барэ:) из англ. volley (ср. барэ:бо:ру 'волейбол' из американского варианта); устройство почтовой службы и теннис пришли в Японию из Англии, а не из США [Miura, 1979, с. 31, 122].

Довоенные гайрайго относятся к лексике самого разного рода, преимущественно культурной (как конкретной, так и абстрактной). Однако здесь пополнение лексики за счет прямых заимствований конкурировало с образованием калек-канго. На первых порах последний способ обычно побеждал. Так, после появления в Японии газет их некоторое время именовали гадзэтто, однако это слово быстро вытеснилось канго симбун, существующим и сейчас [Хиросэ, 1982, с. 5]. Общественно-политическая и научно-техническая лексика чаще создавалась путем калькирования. Бывали и исключения: если терминология неорганической химии составлялась в основном из канго, то специальная лексика органической химии, где строение термина жестко связано с формулой вещества, с самого начала заимствовалась, а не калькировалась [Козлов, 1983].

После войны искусственные барьеры на пути проникновения гайрайго были сломаны, а американская оккупация способствовала резкому увеличению их количества. Третий, самый многочисленный класс гайрайго составляют заимствования послевоенного периода. Их количество продолжает расти, хотя отмечена определенная стабилизация этого процесса с 70-х гг.: по мнению некоторых наблюдателей в 1975-1985 гг. новых гайрайго появилось меньше, чем в предыдущее десятилетие (ГС. 1984. № 7. С. 12). Точное количество современных гайрайго, впрочем, с трудом поддается учету.

Особенность послевоенного периода состоит в том, что почти все гайрайго приходят в японский язык из американского варианта английского языка (этим объясняются их фонетические особенности, которые могут быть непонятны людям, знающим лишь британский вариант (см., например, регулярную передачу а как а). Даже обозначения реалий третьих стран и неамериканские собственные имена в большинстве случаев приходят из английского, чем объясняется «американизированный» фонетический облик многих из них; тем более это относится к интернационализмам. В дальнейшем мы под американизмами будем понимать любые заимствования из американского варианта английского языка в японский, независимо от того, исконно или заимствовано в английском языке соответствующее слово; в примерах принадлежность исходного слова к английскому языку специально оговариваться не будет.

В послевоенные годы американизмы в значительной степени вытеснили и существовавшие ранее гайрайго иного происхождения. Так, в значении 'кровать' до войны использовались бэддо из bed и бэтто из нем. Bett; сейчас осталось лишь бэддо, которое вытесняет и канго синдай (последнее сохраняется в суженном значении 'койка в больнице', 'спальное место в вагоне') [Miura, 1979, с. 26; Chinen, 1983, с. 85-86]. Немецкие медицинские термины в основном были заменены на английские. Немецкие термины, однако, закрепились в профессиональном жаргоне медиков [Морига, 1984, с. 45; Harada, 1966, с. 152]; немецкий язык, почти не известный в современной Японии, приобрел характер, свойственный латыни в Европе: нам приходилось видеть рецепты на немецком языке.

Отдельные случаи заимствований не из американского английского все же существуют. В сфере потребления при наибольшей престижности английского языка некоторой популярностью пользуется и французский, ср. название нового универмага в Токио - Пурэнта:н из фр. printemps 'весна'. Без посредства английского приходят в японский названия корейских, китайских, индонезийских реалий. Отметим, что новые заимствования из китайского обычно не связаны с иероглификой и относятся к классу гайрайго: ра:мэн 'китайская лапша', Пэкин 'Пекин' (последнее слово по традиции пишется иероглифами, но произносится теперь не так, как полагалось бы по их чтению).

Следует отметить и определенное количество заимствований из русского языка (среди них есть и появившиеся до войны). Это в основном названия реалий, связанных с советским общественным строем: собиэто 'Совет', корухо:дзу 'колхоз', с особенностями русского быта: кува:су 'квас', пиросики 'пирожки' (то и другое производится и в Японии), пэтика 'русская печь' (см. перевод названия поставленной в Японии советской пьесы «Печка на колесе»: Пэтика-моно-гатари букв. '«Повесть о печке»'). Иногда происходит изменение значения: супу:тонику означает 'один из трех первых советских искусственных спутников Земли, запущенных в 1957-1958 гг.' [спутник вообще обозначается канго (дзинко:-)эйсэй]. Один из примеров появления (причем сравнительно недавнего) русского слова иного рода - комбинато 'комбинат' (многопрофильное предприятие), сейчас оно широко используется даже в отношении японских заводов. Но большинство гайрайго - американизмы. Многие из них вполне соответствуют английским словам с точностью до фонетического облика [Фонетические изменения значительны, что можно видеть из примеров. Это происходит, в частности, из-за почти полного отсутствия в японском языке закрытых слогов и невозможности стечения согласных, вследствие чего в гайрайго вставляются дополнительные гласные. Ср. также отсутствие в японском языке различий l и r и отсутствие до недавнего времени v (англ. v во многих словах передается как б). Если слово проникло устным путем, то отличий еще больше: английское d на слух воспринимается как р, поэтому pudding 'пудинг' превратилось в пурин.] (возможны слияния словосочетаний в сложные слова), ср. яп. покэтто и pocket карман', яп. айсукури:му и ice-cream 'мороженое', яп. пайнаппуру и pine-apple 'ананас', яп. масумэдиа и mass media 'массовая коммуникация'. Однако нередко сужение или расширение значения, примеры на сужение: season 'сезон' и яп. си:дзун 'хороший сезон', highway 'большая дорога', 'главная дорога' и яп. хайуэ: 'скоростная автодорога, отделенная от другого транспорта'; пример на расширение: yacht 'яхта (только некоммерческое судно)' и яп. ётто 'небольшое судно любого назначения'. При многозначности английского слова гайрайго обычно сохраняет лишь одно-два значения, необязательно основные. Конечно, это чаще всего связано с тем, что для других значений уже есть средства выражения: кольцо по-японски ва, но обручальное кольцо - рингу из ring, колокол - канэ, но звонок - бэру из bell. Реже встречаются случаи, когда какое-то из значений оказывается неактуальным: tip в современном английском языке прежде всего 'чаевые', но яп. типпу употребляется почти исключительно как бейсбольный термин, поскольку само понятие чаевых практически неизвестно в Японии. Бывает и так, что несколько значений английского слова в равной степени связано с реалиями, пришедшими в Японию из США или Европы, но некоторые из них выражаются с помощью собственно японских (включая канго) ресурсов: film имеет два значения - 'пленка' и 'фильм', но фируму - лишь первое из них, фильм же обозначается канго эйга (ср. русский язык, куда это слово попало как раз в другом значении).

Заимствование слов, на первый взгляд синонимичных уже существующим, часто оказывается необходимым, поскольку они начинают дифференцироваться по признаку «иностранная культура - своя культура». Так, цукуэ 'стол' - обычно лишь низкий столик в комнатах, обставленных по-японски, но письменный, конторский и прочие столы скорее тэ:буру из table, а в некоторых случаях дэсуку из desk; гё:ги 'манеры' шире по значению, чем мана: из manner - манеры европейского типа (умение обращаться с ножом и вилкой и пр.); даже вайфу 'жена' из wife оказывается не лишним, несмотря на множество японских слов с таким значением: в интеллигентных семьях, старающихся отойти от консервативных традиций, мужья склонны называть своих жен именно так.

При всей своей явной чужеземности гайрайго - слова японского языка, и развиваются они независимо от языка-источника. Не редкость появление у них новых значений, отсутствующих у соответствующих английских слов: торандзисута: в отличие от transistor не только 'транзистор', но и 'маленький, живой человек'; пи:натцу 'земляной орех' из peanuts после политического скандала, связанного с компанией «Локхид», получило и значение 'деньги для тайного бизнеса'. Достаточно много слов и словосочетаний, образованных уже в Японии из заимствованных элементов и не имеющих параллелей в английском языке. Кондиционер сейчас чаще всего называют ку:ра:, хотя англ. cooler не имеет такого значения (интересно, что американцы, долго живущие в Японии, иногда начинают воспринимать cooler в этом значении как нормальное английское слово): в английском языке не фиксируется слово nighter, тем не менее есть гайрайго найта: 'матч при искусственном освещении'; см. также бэ:су-аппу 'повышение зарплаты' (один из основных лозунгов «весенних наступлений» трудящихся), но:-айрон 'изделие, которое нельзя гладить' при отсутствии base up, no iron [Часть примеров в последних трех абзацах взята из работ [Miura, 1979; Кодзима, 1982].].

Еще больше от английских слов и словосочетаний отличаются гайрайго ввиду распространенного процесса сокращения. Длинные употребительные гайрайго обычно утрачивают (обязательно или факультативно) какую-либо из своих частей, обычно конечную: platform 'платформа' превратилось в хо:му, strike 'забастовка' в суто, overcoat 'пальто' в о:ба:, sewing machine 'швейная машина' в мисин и т. д. В результате получаются слова, совершенно непохожие на английские или имеющие иное значение, ср. morning 'утро', но яп. мо:нингу 'визитка' из morning coat либо 'утреннее обслуживание в кафе по сниженным ценам' из morning service. Сокращения могут быть и компонентами сложных слов, не всегда имеющих английские соответствия: дзэнэсу-то 'всеобщая забастовка' из general strike, о:тобай 'мотоцикл' из auto+bicycle букв. 'автовелосипед'. При сокращении может меняться и значение: дэмонсуторэхён в основном сохраняет значения demonstration, но дэмо значит лишь 'уличная демонстрация' [Miura, 1979, с. 46].

Часты аббревиатуры, отсутствующие в английском языке, они произносятся по названиям английских букв в японской фонетической передаче, а пишутся обычно латиницей: ОА из office automation 'конторский автомат', NG из no go 'не пойдут' (о проекте) и т. д. (ТВТ. 1986. Июль. С. 61).

Гайрайго продолжают конкурировать с канго, но в послевоенные годы все чаще эта борьба заканчивается в пользу гайрайго. Здесь обычно играют роль два фактора: понятность гайрайго на слух и представления о гайрайго как об «элитной» лексике (см. ниже). Иногда гайрайго побеждают почти полностью: упомянутое ку:ра: 'кондиционер' и его синоним эакон из air condition вытеснили канго рэйбо. Иногда канго сохраняется в особом, обычно периферийном значении: фотоаппарат обычно называют камэра из camera, a сясинки связывается со старомодным пластиночным аппаратом; лев теперь именуется район из lion, а сиси - в основном тот лев (вернее, человек в шкуре льва), который танцует на синтоистских праздниках. Нередко канго сохраняют позиции лишь на письме: ЭВМ в устной речи либо компю:тa из computer, либо его сокращение кон, но, например, в газете встречается и дэнси-кэйсанки, поскольку значение такого слова зрительно легко воспринимается. Однако конкуренция гайрайго со словом иного происхождения может иметь и обратный результат: ключ продолжают называть каги, а ки: из key тяготеет к обозначению автомобильных ключей [Chinen, 1983, с. 92]; испытуемые обычно отвергают заимствование буранкэтто 'шерстяное одеяло' из blanket, сохраняя мо:фу [Chinen, 1983, с. 87], - возможно, из-за того, что из всех комнат в японском доме спальни медленнее всего европеизируются.

Таким образом, гайрайго, особенно американизмы, составляют заметный слой японской лексики. Во многих случаях они бывают необходимы, обозначая реалии, которые не могут быть названы иначе; развитие терминологии невозможно без использования интернационализмов. Однако в японских газетах, журналах, лингвистических изданиях последних десятилетий постоянны жалобы на засилье гайрайго в современном языке, на обилие совершенно ненужных американизмов. Следует разобраться в том, насколько обоснованы такие высказывания.