ДОМБРОВСКИЙ ФРАНЦ МАРТЫНОВИЧ

Франц Мартынович Домбровский (?-186б) получил образование в Ришельевском лицее в Одессе. Однако почти вся его сознательная жизнь прошла в Крыму. Здесь Домбровский служил секретарем Таврического статистического комитета, а затем и переводчиком восточных языков при Таврическом гражданском губернаторе. Много путешествуя по делам службы, он живо интересовался не только природными красотами и памятниками Крыма, но и традиционной культурой старожильческих народов полуострова. Знание крымскотатарского языка способствовало глубокому проникновению в особенности уклада жизни и быта местного населения. Франц Домбровский принимал активное участие в общественной жизни полуострова, занимался публицистикой. На протяжении ряда лет он сотрудничал с популярными периодическими изданиями в Одессе и в Крыму. С середины 1850-х гг. Домбровский был редактором «Неофициальной части» «Таврических губернских ведомостей», в которых помещалось большое количество краеведческих материалов. Многие из его статей охотно перепечатывали столичные издания. Имея поместье и живо интересуясь сельским хозяйством, он с первых же лет существования Одесского Императорского общества любителей сельского хозяйства Южной России стал его постоянным корреспондентом в Крыму и опубликовал в «Записках» общества много интересных заметок и сообщений о традициях земледелия и скотоводства на полуострове. В хрестоматии представлены фрагменты некоторых работ этого известнейшего крымского краеведа.

С 14 на 15 мая случилось мне остановиться в небольшой татарской деревне Бурнак, находящейся в 45 верстах от Евпатории. В Бурнак привлекло меня, между прочим, желание видеть религиозный татарский обряд, называемый дюга или дуа. Дуа (ду-аун по-арабски) значит вообще «молитва», «воззвание к Богу» и прочее, но у крымских татар оно означает одну из общественных молитв, совершаемых как бы соборно; а в теснейшем смысле — служение дервишей и шейхов, которое, в некотором отношении, есть одно и то же, что и служение «кружащихся дервишей», описанное многими путешественниками на Восток. Несколько раз случалось мне видеть служение дервишей в 1845 году в Бахчисарае, в тамошней ханской джами; но это было, по большей части, служение по найму. Всякий, приезжающий посмотреть дворец крымских ханов, если не пожалеет нескольких рублей, может доставить себе удовольствие — посмотреть и на служение дервишей. Бахчисарайская дворцовая мечеть, после евпаторийской, самое обширное в этом роде здание в Крыму. Служение дервишей совершается обыкновенно вечером или ночью. Представьте же себе тусклое освещение внутри огромного здания, в углублении которого небольшой круг разнохарактерно и бедно одетых дервишей совершает дуа: один кружится, другой прыгает, подняв вверх руки, третий пришел в какое-то ожесточение, и только издает глухие стоны; у четвертого одно тяжелое прерывистое дыхание и ручьями падающий с лица пот свидетельствуют о присутствии жизни, пятый томится в страшной предсмертной агонии и тому подобное. Но все виденное мною в Бахчисарае почти ничто, в сравнении с тем, чему был я свидетелем в продолжение нескольких часов в бурнакской джами. Ограничусь описанием виденного, в особенности того, что успел узнать из расспросов и беседы с некоторыми татарскими духовными. Почти во все продолжение мая, по уездам Перекопскому и Евпаторийскому, в тех деревнях, где устроены джума-джами (соборные мечети), в которых имеют пребывание шейхи, совершается дуа. В Бурнаке дуа бывает между 10 и 15 числом мая ежегодно. Деревня эта состоит из 10 или 11 дворов, в том числе двух хозяев — греков Балаклавского пехотного батальона, людей довольно зажиточных, занимающихся скотоводством и земледелием. При ханах в Бурнаке имели свое пребывание кади-эскеры. Дуа совершается ежегодно. Ей предшествует следующий замечательный обряд. Обыкновенно за 40 дней до той ночи, в которую имеет быть дуа, главный шейх «запирается», в буквальном смысле этого слова, в джами. В продолжение этих 40 дней он в течении дня ни с кем не видится, ни с кем не говорит, соблюдает ураза (постится); проводит время в молитве и только ночью принимает пищу. Ночью только собираются к нему на короткое время набожные слушатели, с которыми беседует он о предметах религиозных, объясняет Коран и тому подобное. В продолжение этой уединенной молитвы шейха жители окрестных деревень делают ему различные приношения, кто что может. По большей части богачи, поселяне зажиточные, или, как здесь их называют, баи, поминают умерших своих родственников и сколько было в семействе умерших, столько присылают шейху барашков, приносят курбан (жертву). К той же ночи, в которую имеет быть дуа, собирается из окрестных мест множество шейхов, дервишей, coxтy, Гаджиев (посетивших Мекку и Медину). В это же время бывает собственно татарская деревенская ярмарка. На бурнакской ярмарке были купцы татары и разные мелкие торговцы, особенно евреи и караимы из Евпатории, Карасубазара и Симферополя. Ярмарка расположена была в 200 шагах от джами, в виде эллипса, на небольшой лощине. Пространство это или лощина плотно обставлена была маджарами и арбами (четырехколесными и двухколесными татарскими телегами, по большей части крытыми). В одних телегах были привезены различные товары (множество привезено было крымских сушеных фруктов), а другие, особенно крытые маджары, наполнены были семействами татар, съехавшимися посмотреть на дуа, а более себя показать джигитам (удальцам). В исходе 10 часа пополудни муэздзын пропел время вечернего намаза, обычно совершаемого через два часа после захода солнца, и я отправился в джами. Вскоре мечеть наполнилась правоверными. Каждый почти, приходя в мечеть, приносил с собой небольшой ковер, циновку или войлок и на нем садился совершать намаз. По окончании этого обычного молитвословия, совершаемого с глубоким, примерным благоговением и тишиною, прерываемого только по временам заунывным чтением Аль-корана, небольшая часть отделилась и вышла из джами, а остальные составили довольно большой круг. Углубление джами, по обеим сторонам вдоль миграба, установилось шейхами и первостепенными эфендиями, а по другим сторонам и к дверям поместились остальные дервиши и сохту. Обряд начался чтением Корана и медленным качанием головой с словом «аллаг», повторявшимся в такт; по временам эти качания и возгласы останавливались, прерываемые по знаку старейшего шейха чтением Корана; затем главный шейх провозглашал гораздо громче: «аллаг», на что все, стоявшие в кругу, стройным, но страшным, диким, потрясающим душу голосом отвечали «гува» (он, то есть Бог). За четвертым провозглашением «аллаг» и ответом «гува», это последнее [гува], каждый раз повторяемое с повышением голоса, слилось в один протяжный дикий гул, сопровождаемый громким, но довольно стройным и не без приятности пением сохту. Церемония эта, начавшаяся в половине 11 пополудни, при мне продолжалась около четырех часов с самыми незначительными промежутками, за которыми следовали новые крики, пляски, новое «гува», которое под конец заменено было одним криком «айт». За третьим приемом к продолжению одного и того же обряда я понял, что ни один из тридцати действовавших не будет в состоянии подняться на ноги от усталости. Вышло наоборот. Достаточно было самого незначительного отдыха, небольшого промежутка, в продолжение которого читаема была на распев 1 глава Аль-корана, чтобы по новому знаку словом «айт» начать новые, более страшные песни, ужасающие крики и движения. За четвертым отдыхом в середине большого круга образовался еще кружок из шести первостепенных шейхов, которые при крике «айт» то сбегались в кучу, то метались в разные стороны, соблюдая при этом самый строгий такт. Обряд этот кончился только с рассветом, когда все пришли в полное изнеможение, а некоторые упали без чувств, так что их нужно было отливать водою. Последнее обстоятельство, как мне истолковали, служит у них признаком высшей святости. Во всю ночь в джами совершалась иступленная молитва дервишей; а в лощине, где расположилась ярмарка, шум толпы не умолкал ни на минуту. В прежние годы, как рассказывали мне бурнакские жители, случались во время дуа происшествия, годные и для романа, как-то: похищение девиц, уединенные свидания, после которых устраивались свадьбы, и тому подобное, потому что только этот многочисленный съезд, эта всеобщая суматоха представляют к различным происшествиям все возможные удобства. Шум и крики на ярмарке не дали мне уснуть, и я с рассветом увидел новое, не менее любопытное зрелище. Представьте себе пространство, по крайней мере, на версту во все стороны, сами поместитесь в центре и глазам вашим повсюду представятся группы татар: то пеших, то на лошадях, то пляшущих живого чобана (пляска похожая на казачка) под оглушительные удары даула (огромного барабана) и визгливые звуки зурны; то показывающих свою удаль в оригинальной куреш (борьбе), то сидящих кружками и преусердно попивающих ракы (водку), бузу и тому подобное; перемешайте эту живописную картину белыми чалмами мулл, важных эфендиев, шейхов, остроконечными колпаками дервишей; наконец бросьте два-три кружка татар и цыган, достигших высшей степени упоения и разнимаемых или уже связанных сельской полицией за буйство, и вы получите только некоторое понятие о татарском национальном празднике, или о так называемом дуа.