БОНЧ-ОСМОЛОВСКИЙ ГЛЕБ АНАТОЛЬЕВИЧ

Глеб Анатольевич Бонч-Осмоловский (1890-1943) более известен как антрополог и археолог, однако не менее весум его вклад в этнографическое изучение Крыма. Полевыми этнографическими исследованиями он увлекся, еще будучи студентом естественного отделения Санкт-Петербургского университета. В 1917 г. он приехал на лечение в Крым и с этих пор началось его знакомство с культурой крымских старожилов. По результатам своих наблюдений Бонч-Осмоловский готовил сообщения, доклады и активно выступал с ними в Ялте, Евпатории, Симферополе. В 1920 г. он был назначен на должность заведующего Крымским комитетом по делам музеев, но вскоре командирован в Москву, а оттуда — в Петроград, где поступил на работу в этнографический отдел Русского музея.

В 1923 г. он, уже как сотрудник музея, совместно с Ф. А. Фиельструпом выезжал в этнографическую экспедицию в Судакский и Бахчисарайский районы. В 1924 и 1925 гг. Бонч-Осмоловский руководил этнографической экспедицией, организованной Главна-укой, Крымохрисом и Русским музеем. Исследования проводились в Бахчисарае, в Байдарской долине, Джанкойском районе. Особое внимание уделялось изучению кустарных промыслов и сборам этнографических коллекций. Вплоть до ареста, последовавшего в 1932 г., он активно писал, выступал с лекциями и докладами, освещая особенности материальной и духовной культуры крымских татар.

Вольные отношения

Под этим названием в этнографической литературе известны установившиеся и освященные обычаем отношения молодежи, согласно которым молодой человек может с ведома родителей посещать девушку и проводить с нею ночь без всяких обязательств перед нею в смысле женитьбы. Но при этом он должен ограничиваться лишь известной близостью, не доводя ее до полового акта, ложащегося позором на девушку. У крымских татар в таком буквально виде вольные отношения не известны, и если я все же сохраняю этот термин по отношению к описываемому ниже обычаю, то исхожу при этом из сходства в некоторых весьма важных признаках и, главное, из вероятной этнологической близости этих, в общем схожих, пережитков старины.

В Крыму, согласно этому обычаю, засватанный может приходить к своей невесте (и только к ней) по ночам, в то время, как днем им видеться и тем более разговаривать запрещено еще в большей степени, чем до сватовства. Посещения эти происходят с ведома матери, а в приморских селениях — и отца. В горных, где нравы вообще строже, отцу на глаза не следует попадаться, и лучше приходить, по словам жителей, «когда отца нет или он спит, а то может выгнать». Характерный рассказ записан мною со слов шестидесятилетней старухи, жительницы селения Кучук-Узень, о том, как 25 лет тому назад, когда ее дочь была невестой, к ним пришел жених: «Как-то ночью кто-то постучал к нам в дверь, я встала и спросила: — Кто там? — А где твоя дочь? — Спит. — Ну, так не ты должна открывать мне дверь. — Я поняла, что это жених, разбудила свою дочь, и сама легла спать». Из этого рассказа видно, насколько ночные посещения узаконены обычаями и нравами.

В большинстве селений Бахчисарайского района, за исключением с. Узеньбаш, а также в суровом, запрятанном в горах с. Ай-Серез, жениху не разрешается входить в комнату своей возлюбленной; только через окно может он разговаривать и целоваться с нею, причем до сих пор существует выражение пен-джере-вар — быть у окна, то есть приходить к невесте. Первый раз жених приходит к пейджере после сватовства, справившись предварительно через мальчика, к какому окну нужно подойти. Невеста, нарядившись, ждет его, но до передачи ей подарка — сеулемлик — на разговор — хранит упорное молчание. Но и в этих селениях после официальной встречи — курнюш — допускаются свидания и ночевки в комнате невесты.

Когда к пейджере приходит жених из другого селения, местная молодежь старается поймать его во время свидания и взять выкуп баллых, достигавший в мирное время десяти рублей. При отказе уплатить или при удачном обходе женихом устраиваемых ему засад, молодежь запрещает мулле подписывать брачный договор до уплаты выкупа. Этот любопытный обычай до сих пор соблюдается в селениях Бахчисарайского района. Половые сношения при посещениях строго запрещены, хотя в последнее время, в связи с общим падением нравов, иногда происходят; в таких случаях, последствия стараются покрыть ускоренным браком, тщательно скрывая случившееся от всех посторонних. Очень редко, но все же бывают в результате вольных отношений и внебрачные рождения, влекущие за собой тяжелые моральные последствия для невесты, в особенности, если жених воспользуется своим правом отказаться от нее.

Наиболее полное и рельефное подтверждение описанных форм вольных отношений мы находим в татарских песнях так-мак и мани (частушках и лирических), собранных А. Олесниц-ким. При опубликовании было высказано подозрение, что попадающие в них вольные моменты свидетельствуют об их новизне и развращающем влиянии курортной жизни. Хотя они и записаны Олесницким в селениях, примыкающих к Ялте и другим курортам, но запись производилась им почти сплошь со слов глубоких стариков, на которых влияние новых веяний, появившихся в Крыму не так уж давно, было минимальным. По моим наблюдениям, среди современной татарской молодежи эти песни распространены весьма мало, вытесненные переводами с русских частушек и романсов. С другой стороны, совпадение их с рассказами, записанными мною в глухих селениях, куда никакое влияние курортов проникнуть не могло, доказывает их самобытность и значительную этнографическую ценность. Я привожу выдержки некоторых из них (по А. Олесницкому), имеющих отношение к описываемому обычаю.

Песнь XVII, записана в Кикинеизе.

Эй, девушка, я имею на тебя виды

(Только бы) не было твоего отца дома,

Мне есть, что сказать тебе тайком!

Песнь XX (Байдары)

Месяц ты или звезда?

Молодка или девушка?

Я этой ночью приду (к тебе),

Одна ли ты будешь в вашем доме?

Песнь XXXIII (Гурзуф)

Есть ли в садах роза?

Можно ли пройти мимо розового куста?

Найдется ли (мне) на твоей постели местечко,

Переночевать одну ноченьку?

Песнь XII

Пойди, попроси у матери разрешения.

Приходи этой ночью ко мне ночевать!

Луна светит — я не могу придти:

Я не хочу стать притчей во языцех;

Но когда зайдет за тучи,—

Если бы даже привязали меня — я не усижу.

В светлую лунную ночь

Я подошел к окошку,

Протянул (через окошко) руку

И разбудил свою подругу.

Я ухватился за ветку ивы,

(Поднялся и) упал в объятия моей подруги

Грудь моей подруги — что сад, огород,

Не могу разлучиться с другом (моей) души.

Песнь XXXV (Алупка) Учухур — Гашник.

Не думай, что уже занялась заря,

Иди ко мне в объятия, чего тебя (бросает) в пот?

Я вся отдаюсь тебе, (только) не трогай моего гашника.

В (листве) высокого дерева (гудит) ветер;

На верхушке его распускается цветок.

Не протягивай руку к гашнику:

Довольно с тебя и грудей, (нежных) как роза.

Начал идти снег, пролежал зиму под горой.

Не успел я дотронуться до гашника. Как она начала плакать.

Эти песни с изумительной точностью подтверждают все, отмеченные мною выше, моменты вольных отношений у крымских татар. Осведомленность матери, а подчас и даваемое ею разрешение, подчеркивается в четвертом отрывке; боязнь отца невесты — в первом; затаенность отношений, боязнь огласки, использование темноты — в отрывках первом, втором, четвертом; и, наконец, ограниченность их, необходимость сдерживаться, не заходить слишком далеко, то есть то, что составляет основной признак вольных отношений, так образно выражено в конце четвертого отрывка и в Учухур, целиком посвященном этой теме.

Уже одной художественностью этих песен, их наивной образностью с несомненностью доказывается, что вольные отношения крымских татар не «продукт цивилизации», а вековой, введенный в определенные нормы, обычай. Тем более, что у других турецких народностей встречаются они в почти подобной форме, лишь более резко выраженной, позволяющей стать на путь выяснения этнологической сущности этого интересного и до сих пор загадочного пережитка старины. (...)