Википедия

Проблема возрастных групп у древних римлян привлекает немалое внимание современных исследователей. Наиболее полную сводку данных античных авторов по этому вопросу собрал Эмиль Эйбен. Эти данные позволяют заключить, что на протяжении исторического периода возрастные градации римлян прошли определенную эволюцию. Выделяются несколько возрастных групп: infantia — pueritia — adulescentia — iuventus — virilis aetas — senioria — senectus.

В соответствии с римской традицией основателем города Рима и его первым царем считается Ромул. Большинством современных исследователей эта фигура считается мифологической. В античной историографии она была введена с целью создания для названия города героя-эпонима, который выполнял функцию начальной точки отсчета в развитии римского общества и государства.

В течение всей славной поры существования древних народов, войско было в то же время и гражданской общиной. Один и тот же человек был и солдатом, и гражданином; никто не думал делать из военной службы ремесло. Сама разница между обязанностями гражданина и обязанностями воина, между управлением в мирное время и командованием во время войны едва намечалась. Сражались точь-в-точь так же, как и подавали голоса: в бою стояли в том же порядке, в каком и на народных собраниях. Одни и те же люди облечены были властью в государстве и в войске. Магистратура и военное командование представляли собой одно и то же. Цари и консулы были военачальниками так же, как правителями и судьями.

В литературе давно отмечено, что царская власть в Риме не передавалась от отца к сыну, хотя в обществе была прочна патрилинейность. Цари как будто выбирались сенатом из достойных претендентов. При этом почти все известные цари являлись родственниками предшественников. Нума был зятем Тация. Анк Марций — внуком Нумы, Сервий Туллий — зятем Тарквиния Приска, Тарквиний Суперб — зятем Сервия Туллия и внуком Приска.

В научных исследованиях до сих пор не был дан однозначный ответ на вопрос, назначал ли Цезарь Октавиана своим начальником конницы. Хотя и нет недостатка в голосах, трактующих тексты источников в пользу того, что назначение действительно состоялось2, однако это довольно-таки общие высказывания, едва ли способные рассеять неоднократно сформулированные сомнения в таком предположении, не говоря уже о том, чтобы опровергнуть их.

В 367 г. до н. э., когда плебеи получили доступ к консульству, начался процесс формирования новой знати — нобилитета из патрициев и плебеев. В историографии признается выделение плебейской верхушки еще до законов Лициния-Секстия1, но еще не ставился вопрос о том, какие именно роды образовали эту верхушку. Решить этот вопрос нелегко, поскольку в архаическом обществе положение отдельного плебея и даже целого рода было очень неустойчивым. Кроме того, мы имеем дело с незавершенным процессом образования плебейской верхушки, а не с его конечным результатом.

476 год — это знаковая дата конца или падения Западной Римской империи. Однако «эта фраза неточна и неудачна, и представляет произошедшие изменения в ложном свете. Никакая Империя не пала в 476 году; не было никакой “Западной Империи”, которая могла бы пасть. Была только одна Римская империя, которой иногда управляли двое или более Августов…

Туземные участники Серторианского движения традиционно рассматриваются как некая

Пропаганда периода 34—31 гг. до н. э. является наиболее изученной частью проблемы воздействия на общественное мнение в период Второй гражданской войны в Риме. Благодаря усилиям таких исследователей, как К. Скотт, М. Чарльзворт, У. Тарн достаточно обстоятельно изучены многие направления политической пропаганды как Октавиана, так и Антония, выявлены и исследованы основные лозунги враждовавших сторон.

Царствование легендарной Клеопатры VII (51—30 до н. э.) связано с такими серьёзными проблемами, как кризис эллинизма и «римская революция». Упадок эллинистического Египта и его постепенное подчинение Риму имели важное геополитическое значение. В связи с этим особую актуальность приобретает проблема внешней политики Клеопатры VII, которая пыталась адаптироваться в систему pax Romana и даже восстановить империю Птолемеев, используя при этом Юлия Цезаря и Марка Антония.

После гибели Стилихона (22 августа 408 г.), фактического правителя Западной Римской империи при императоре Гонории, для Рима наступила наиболее трагическая пора за все время его существования. В течение двух последующих лет Городу пришлось пережить три осады Алариха, сопровождавшиеся страшным голодом и массовыми беспорядками, и, наконец, взятие и разграбление.

Сидорович О.В.     
PAX ROMANA ВО «ВСЕОБЩЕЙ ИСТОРИИ» ПОЛИБИЯ.

В греческой историографии известны три историка, произведения которых отличаются универсальным характером: Геродот, Эфор и Полибий. Все трое жили в такие времена, когда события выходили за рамки истории отдельных народов и приобретали всеобщее значение. Геродот жил и работал в эпоху столкновения двух цивилизаций древности, Эфор — в эпоху объединения греческого мира под властью Македонии и предстоящего похода греков на Восток, Полибий был современником начала римского владычества, когда Запад и эллинистический Восток должны были соединиться в единое целое. Поэтому не случайно Полибий назвал свое сочинение «Всеобщей историей».

Лазарев С. А.
Римская армия в период Поздней Империи.

Экономический кризис, поразивший Империю в III в., привел к резкому ухудшению положения всех низших слоев населения и вызвал целый ряд мощных выступлений народных масс в провинциях, Италии и в самом Риме. Чем глубже шел процесс развития колоната, закрепощения мелких свободных земледельцев и ремесленников, тем более широкий масштаб приобретало сопротивление социальных низов. В этих условиях особенно возрастала роль армии как карательного органа, направленного против «внутреннего врага». Между тем именно в это время армия, этот основной элемент государственного аппарата, главное орудие власти класса рабовладельцев, показала свою неустойчивость, неповиновение по отношению к центральному правительству. Военные мятежи стали настоящим знамением времени. Социально-экономический кризис не миновал и армию, комплектовавшуюся, главным образом, из мелких свободных землевладельцев, то есть из того социального слоя, который наиболее остро ощутил на себе последствия экономического упадка. И хотя причины и характер военных и крестьянских движений во многом были различны, солдаты не могли не чувствовать свою сопричастность к развернувшейся борьбе крупного и мелкого землевладения. В немалой степени этому способствовал принцип местного комплектования, так что солдаты могли поддерживать отношения со своими односельчанами. Полурегулярный характер движения багаудов, определенно владевших военными навыками, вполне можно объяснить участием в нем ветеранов, а может быть даже и солдат регулярной армии. Не случайно после подавления Максимианом в 286 г. движения багаудов во всех галльских гарнизонах была произведена основательная чистка личного состава, так что зараз казнили по 200—300 человек.

Нельзя, конечно, переоценивать роль армии в движении угнетенных масс, однако участившиеся случаи неповиновения войск не могли не встревожить римское правительство. Чтобы пресечь нежелательные контакты армии с населением, необходимо было противопоставить эти силы. Экономической базой такого противопоставления стали государственные льготы и привилегии, предоставленные ветеранскому и солдатскому землевладению, социальной базой — введение и юридическое оформление наследственной военной службы.

Как ветеран солдат получил ряд важных привилегий, которые время от времени различались согласно длительности его службы, его рангу при увольнении и статусу части, в которой он служил. По инструкции, составленной в 311 году, все ветераны освобождались от подушного налога, причем тот, кто прослужил 20 лет или уволился по ранению, получал такое освобождение и для своей жены, а прослуживший полные 24 года добивался освобождения для четырех членов семьи. Правда Константин позднее уменьшил эти привилегии: освобождение от налога давалось только ветерану и его жене при условии, что он прослужил 24 года и был признан негодным к службе. Кроме того, ветераны освобождались от выполнения общественных работ и обложения какими-либо денежными сборами, получали право беспошлинной торговли и заключения сделок.

Помимо вознаграждения, которое солдат получал при увольнении, ему предоставлялась свобода выбора: или заниматься торговлей, и в этом случае он получал денежную субсидию, составлявшую при Константине 100 фоллиев, или возделывать выделенный ему участок земли, получая при этом пару волов, 50 модиев семенного зерна и 50 фоллиев для первоначальных затрат. При Валентиниане I в условиях инфляции выдача денежной субсидии потеряла смысл и вместо неё стали давать удвоенное взамен прежнего количество рогатого скота и семенного зерна.

Экономическая поддержка ветеранов, сама по себе, не была нововведением IV в. и представляла собой предмет заботы всех римских императоров. Привилегии ветеранов росли, сокращались и изменялись в зависимости от условий экономического развития Империи. В III в. экономические привилегии ветеранов, в связи с общей налоговой политикой Империи, были сокращены, что в известной мере может служить объяснением роста недовольных среди военных. Однако в IV в., судя по юридическим документам, усилия правительства были направлены на улучшение экономического положения ветеранов. Эти усилия объяснялись не только заинтересованностью в наличии стабильного источника рекрутов, но и стремлением заручиться поддержкой военного сословия в борьбе против закрепощаемого населения.

Наследственная военная служба также уходит своими корнями в более раннее время. Уже в III в. военная служба была непременным условием перехода земельного участка ветерана от отца к сыну. Однако тогда это было скорее экономическим стимулом, чем юридическим обязательством и, по-видимому, сыну ветерана не возбранялось уходить из канабы в город, где он мог стать ремесленником или торговцем. В IV в. обязательство наследственности военной службы получило юридическое оформление и было распространено на всех солдат римской армии. В текстах соответствующих императорских указов это обязательство оправдывалось указанием на льготы и привилегии, которые солдаты получали при отставке. Так в Империи появилось наследственное сословие военных людей, ставшее опорой римских императоров.

Конечно, и сейчас ветераны-земледельцы не перестали испытывать влияние экономического кризиса, но их положение было несравненно более лучшим, чем положение простых крестьян, вовсе лишенных каких-либо привилегий. И бывшие солдаты стойко держались за свои права, ревниво оберегая их от любых попыток нарушить им принадлежащее. Императорам удалось если не противопоставить, то по крайней мере оторвать солдат от социальных слоев, из которых они вошли. В IV в. случаи совместных выступлений солдат и местных жителей нам почти неизвестны.

В то же время наследственно-принудительная военная служба очевидно не могла удовлетворить потребности Империи в рекрутах. Тем более, что задуманная Диоклетианом и Константином военная реформа, а также активизация военных действий потребовали значительного увеличения численности армии. Формально в Империи продолжал действовать принцип всеобщей воинской обязанности для всех римских граждан, но на практике в силу сложившейся политической традиции армия давно превратилась в постоянное профессиональное войско, комплектуемое за счет добровольцев. Единственным обязательным условием приема на службу, кроме физических данных, было свободное рождение.

До III в. н. э. Империя, очевидно, не испытывала недостатка в добровольцах. Успешные завоевательные походы, перспектива получения земли и римского гражданства манили к себе разоренных или разоряемых мелких землевладельцев. После эдикта Каракаллы и со все более углублявшимся хозяйственным кризисом положение изменилось. Теперь занятие земледелием после военной службы уже не сулило большой выгоды, а римское гражданство приносило лишь новые тяготы. Да и сама военная служба стала более тяжелой и опасной: армия была разбросана вне городов на отдаленных границах, междоусобная борьба заставляла войсковые части сражаться между собой, участились случаи болезненных поражений от внешних врагов. Служба в армии не приносила ни почета, ни уважения и если находились еще добровольцы, то их желание объяснялось, скорее всего, стремлением избежать более тяжелых тягот штатской жизни или возможностью поживиться за чужой счет.

В этих условиях императоры воспользовались существующей буквой закона и обратились к принудительному призыву (конскрипции) римских граждан, составившему одну из отличительных особенностей системы комплектования римской армии IV в. н. э. Согласно новой форме вербовки, поставка рекрутов стала своеобразным налогом на имущество. Классический принцип персональной воинской повинности был решительно пересмотрен. Заслуга нововведения принадлежит Диоклетиану.

С 293 года, согласно указу императора, крупные землевладельцы облагавшиеся достаточно высокой суммой налога, были обязаны поставлять одного или более рекрутов. Более мелкие землевладельцы объединялись в особые группы, составляя вместе такую сумму обложения налога, чтобы выставить одного рекрута. Не были избавлены от поставки рекрутов и высшие должностные лица. Нередко крупные земельные собственники пускались на уловки и отдавали в рекруты не приписанных к их земле колонов, а бродяг или даже сыновей ветеранов, которые и без этого были обязаны к службе. Чтобы пресечь подобные махинации, Валент ввел твердую регистрацию держателей земельных участков и строго взыскивал с землевладельцев за обнаруженные нарушения.

В условиях экономического подъема, переживаемого восточными провинциями в IV в., многие землевладельцы были заинтересованы в сохранении рабочей силы и поэтому предпочитали вместо поставки рекрута платить откупную сумму (aurum tironicum) в размере 36 солидов. Однако это не устраивало государство и в 362 г. Юлиан специальным указом запретил сенаторам выкупные платежи, обязав их поставкой рекрутов. Однако уже при Валенте от этого правила стали отходить, а к концу столетия право сенаторов на откуп закреплено в законах.

Вербовка рекрутов, согласно Вегецию, проводилась небрежно и была полна злоупотреблений. Нередко землевладельцы отдавали в рекруты людей, которыми сами тяготились. К таким людям очевидно относились строптивые, нечистые на руку, больные или просто ленивые, но ими могли быть и бунтарски настроенные элементы, восстававшие против беспощадной эксплуатации и не устраивавшие этим своих хозяев. Понятно, что последние отнюдь не способствовали укреплению римской армии.

В то же время рекруты должны были отвечать определенным требованиям. По возрасту, согласно указу 326 г., они могли быть не моложе 20 и не старше 25 лет. Более поздние законы расширили возрастные рамки, так что теперь в армию забирали с 19 лет, а для сыновей ветеранов, которые уклонялись от несения службы, верхним пределом призыва было 35 лет. Помимо возраста и физической годности, другим профессиональным требованием был рост новобранца: старый минимум 510/12 римских фута был снижен в 367 г. до 57/10 фута. Это снижение ясно говорит от тех трудностях комплектования армии, которые испытывала Империя в IV в. Эти трудности станут еще понятнее, если учесть, что на протяжении всего столетия императоры вели отчаянную борьбу с массовым дезертирством. Принудительный характер службы ни в коей мере не мог примирить с ней римских граждан, прекрасно видевших все отрицательные стороны военных обязанностей, о которых выше уже говорилось. Они сопротивлялись всеми способами, вплоть до членовредительства, отрубая себе большой палец руки. Особенно случаи самоувечья распространились в 80-х и 90-х годах после катастрофического поражения римской армии при Адрианополе. Но именно сейчас как никогда Империя нуждалась в новых рекрутах, поэтому в 381 году Феодосий приказал, чтобы увеченные, несмотря ни на что, привлекались к службе, а налогоплательщики поставляли двух калек за одного здорового.

Применялись решительные меры и по борьбе с дезертирством. В 368 г. Валентиниан приказал Вивенцию, префекту претория Галлии, сжигать дезертиров заживо, что, однако, не решало проблемы. Более эффективной была система предупреждения случаев дезертирства, создания условий, затрудняющих сокрытие беглецов. В 383 г. вместо дезертира сжигали актора, укрывшего его в имении без ведома господина. В рескрипте Грациана, Валентиниана и Феодосия от 380 г. рабу, выдавшему солдата-дезертира, предоставляли свободу. Землевладелец за сокрытие одного дезертира обязывался выставить трех новых рекрутов. Чтобы облегчить процесс поимки и опознания дезертиров, рекрутам ставили клеймо.

Рекрутский набор был одним из основных в системе комплектования римской армии. Но кроме рекрутов к воинской службе привлекались бродяги и лица, не принадлежавшие к коллегии и другой государственной организации. На них периодически устраивали облаву, посылая отряды под командованием протектора или трибуна. В чрезвычайных условиях к военной службе привлекали все боеспособное население Империи вплоть до монахов.

Не был закрыт путь в армию и добровольцам. Более того, правительство поощряло такой шаг, обещая награду в 10 солидов и допуская возможность более раннего выхода в отставку. Но вряд ли можно было ожидать, в силу вышеизложенных причин, большого притока добровольцев. Известны лишь единичные такие случаи.

К концу IV в. правительство начинает ограничивать привилегии ветеранов и исчезают сведения о наследственности военной службы. По-видимому, на рубеже IV и V вв. в системе комплектования римской армии происходит решительная переориентация с внутренних источников получения солдатского материала на внешние. На откупные деньги, получаемые с землевладельцев, правительство предпочитает набирать наемников из варваров, которым были чужды внутренние социальные конфликты Империи. Причем, начиная с IV в., в армию стали усиленно привлекаться варвары наиболее диких племен, живших за пределами Империи. Чем более варварский состав имел отряд, тем выше считалась его боевая ценность.

Сами варвары охотно шли на римскую военную службу, и к этому их побуждал не «природный воинственный инстинкт», а сам образ жизни, обуславливаемый достигнутым ими уровнем развития производительных сил и сложившейся исторической ситуацией. Большинство окружавших Империю племен находились на стадии разложения родоплеменного строя, когда королевская власть варваров еще выступала выразительницей интересов всех свободных членов племени, заинтересованных в захвате земель для поселения и военной добычи. Вместе с тем имущественное расслоение среди свободных общинников, знаменовавшее собой начало процесса классообразования, приводило к возрастанию значения военных дружин, с помощью которых знать стремилась укрепить своё положение. Военная служба у римлян объективно способствовала усилению позиций дружинников и знати, приобщая варваров к более развитой римской культуре и щедро оплачивая военные услуги. Стабилизация военно-племенных союзов варваров и стремление племен, в отличие от прежних набегов, осесть на территории Империи и возделывать землю, создавало благоприятные возможности приема не только отдельных групп варваров, но и целых племен на римскую военную службу.

Начиная с IV в., большинство варваров, служивших в римской армии, составляли германцы, готы, франки, галлы; кроме них привлекались атекотты из Британии, сарматы из Нижнего Задунавья, персы с Востока, мавры из Африки, иберы и армяне с Кавказа, в конце IV в. — гунны. Значительную часть варваров, служивших в римской армии, составляли добровольцы, которых привлекала обычная жизнь римского солдата, казавшаяся большинству из них роскошной из-за обильной пищи, нарядной одежды, снаряжения, оружия и периодической платы золотыми и серебряными монетами. Кроме того, привлекала перспектива продвижения по службе; многие из варваров не только служили в наиболее почетных войсках, но и становились младшими и старшими командирами, а иногда даже магистрами армии как, например, франк Сильван, назначенный Констанцием II начальником пехоты или сармат Виктор, ставший начальником конницы.

Однако правительство не удовлетворялось одними варварами-добровольцами, так как кроме них к военной службе привлекались варвары из числа военнопленных и люди, сдавшиеся на волю римского правительства, жертвы межплеменных войн или внутренней вражды. Широко распространенной практикой было возложение на побежденные племена обязательства поставлять молодых людей для службы в армии. Эти обязательства племена выполняли или ежегодно или откупались за один раз.

Не менее распространенной была система варварских военных поселений, согласно которой правительство разрешало, а порой и принуждало, варварские племена селиться на римской территории и им выделялась земля, которую они обязаны были защищать и поставлять рекрутов в римскую армию. На германской границе в Галлии такие варварские поселенцы назывались «летами», в других районах Империи — «инквилинами» или «гентилами». По своему юридическому положению леты были подобны крестьянам-арендаторам. Как и колоны, они были привязаны к земле и не могли ни покидать её, ни расширять без ведома императора.

Выделяемая варварам земля, очевидно, подвергалась тем же повинностям и льготам, что и земельное владение ветерана. И в том и в другом случае наследственность военной профессии была обязательным условием. В 400 г. Стилихон специальным указом подтвердил, чтобы леты привлекались к исполнению своих наследственных обязанностей так же, как сыновья ветеранов.

В то же время, правительство делало все, чтобы изолировать местное население от контактов с поселенцами-варварами, опасаясь союза между ними, который мог возникнуть на базе их общего экономического положения. Варвары представляли слишком опасную военную силу, чтобы можно было допустить их связь с бунтарски настроенными элементами. А то, что такой союз не был пустой угрозой, доказывает закон 323 г., определявший суровую меру наказания в случае «преступного сговора» между варваром и римским подданным.

Одной из превентивных мер правительства было запрещение брака между гражданами провинций и варварами, «поскольку такие браки подозрительны и наказываются смертью». Другой, не менее важной мерой, было административное подчинение поселений варваров непосредственно военному ведомству.

Еще одной формой привлечения варваров на римскую военную службу было заключение договоров с племенами, живущими в пограничных с Империей областях. По условиям этих договоров, племена за определенное вознаграждение обязывались поставлять в ряды римской армии свои контингенты войск под командованием своих собственных племенных вождей. Вознаграждение могло выражаться в золоте или продовольственных поставках, а условия договора — ограничиваться воздержанием этих племен от набегов на римскую территорию. Племена, заключившие такой договор, назывались «федератами», и такая система применялась практически вдоль всей границы Римской Империи, начиная от лимеса пустынь африканских провинций и вплоть до далеких Кавказских гор.

Обычно племена федератов оказывали римлянам военную помощь только тогда, когда военные действия велись недалеко от их постоянного местопребывания, но иногда римлянам удавалось привлечь их к более далеким походам. Так, Крок, вождь аламаннов, командовавший отрядом своих соотечественников в Британии, оказал существенную помощь Константину в его провозглашении императором в 306 г., а в 378 г. отряд сарацин сыграл решающую роль в победе Валента над готами у стен Константинополя.

О численности и структурной организации войск федератов нам ничего не известно. Очевидно, она была неустойчивой и варьировалась в соответствии с особенностями военной организации конкретного племени, с которым римское правительство заключало договор. Однако в любом случае силы, представляемые федератами, были достаточно велики, поскольку ни Юлиан, задумавший поход в Персию, ни Прокопий, поднявший мятеж во Фракии, не решались на решительные действия, пока к ним не присоединились отряды федератов. Точно так же, как император Валент в войне против вестготов ожидал ощутимой поддержки от арабов.

В случае с Прокопием готы дали согласие на поставку 10-тысячного отряда. Сравнивая эту численность с обычной численностью римских войск, участвующих в кампании, например, с 13 000 воинов Юлиана в Страстбургской битве или с его же 18 000 войском в персидской экспедиции или с армией Константина в его борьбе против Лициния в 324 г., насчитывавшей 20 000 человек, можно сделать вывод о весьма значительной роли федератов. Если же учесть, что и в самом римском войске было много солдат-варваров, составлявших его главную ударную силу, то окажется, что римская армия IV в. н. э. сражалась в основном руками варваров. В этой связи встает вопрос о надежности такой армии, её лояльности к римскому правительству.

Вопреки ожиданиям, оказывается, что у римлян не было оснований жаловаться на свою армию. Известны лишь единичные случаи предательств и дезертирства на сторону врага. Так, в 354 г. некоторых командиров-аламаннов римской армии подозревали в том, что они выдали военные планы римлян своим соплеменникам и этим сорвали готовившуюся против них операцию. В 357 г. дезертир из скутариев поощрил аламаннов к атаке, рассказав им, что Юлиан имеет всего 13 тыс. человек. Однако ни у одного античного писателя, в том числе и у опытного в военном деле Аммиана Марцеллина, нет и намека на то, что варварские отряды были ненадежны, даже когда они сражались против своих земляков. Такая «непатриотичность» объясняется неразвитостью классовых и государственных институтов сопредельных с Империей племен. Известно, что германцы, насильно посаженные римлянами на землю в качестве летов, часто отказывались убегать к своим свободным соплеменникам из страха быть убитыми или перепроданными обратно римлянам. Кроме того, племена постоянно воевали друг с другом и эта борьба усугублялась частыми внутриплеменными распрями между различными кланами, боровшимися за власть. Императоры, умело действуя по давнему и проверенному принципу «разделяй и властвуй», дипломатическими средствами добивались не меньшего эффекта, чем чисто военными. Наглядным тому примером могут служить действия Валентиниана I, который заключил союз с бургундами и натравил их на алеманнов (около 370 г.), воспользовавшись возникшей между этими племенами распрей за обладание залежами соли. Сами варвары за время своей длительной службы в римской армии теряли тесные связи со своим народом и постепенно ассимилировались с римлянами. Все они учили латынь, официальный язык армии, и нередко забывали родную речь. Варвары, достигшие высоких командных должностей, после окончания службы уже не возвращались домой, предпочитая провести свои последние годы среди комфорта римской цивилизации, чем жить в небезопасных и убогих родных местах.

Тем не менее римское правительство решительно осуждалось за вербовку варваров в таких чрезмерных количествах. Не последнюю роль в этом играла озабоченность большими государственными затратами на наемников. Беспокоила и утрата армией «римского духа», с которым связывалась крепкая дисциплина и высокая обученность военным навыкам. Уже в V в. Валентиниан III, быть может не без влияния труда Вегеция, предпринял попытку возродить римскую армию, призвав под ее знамена множество рекрутов-римлян. Но ни экономические условия, ни глубокие изменения, происшедшие в римском обществе, не могли поддержать эту меру. Само имя «Римлянин», которым Валентиниан III пытался разжечь патриотические чувства, возбуждало у господствующего класса лишь ненасытную жадность, а для колонов и крестьян было символом беспощадной эксплуатации и угнетения.

Благодаря значительным изменениям в системе вербовки и комплектования, Диоклетиану и Константину удалось довести численность армии до 500—600 тыс. человек и эта численность, как показывают источники, удерживалась на протяжении всего IV в. Однако даже такой огромной армии не хватало для эффективной обороны границ и поддержания твердого порядка внутри страны. Выход был найден в создании особого стратегического резерва, так называемой полевой армии, со временем превратившейся в главную ударную силу.

До IV в. н. э. фактически всю римскую армию можно было назвать пограничной, так как большая ее часть, начиная с эпохи Августа, располагалась вдоль границ, причем явно прослеживалась тенденция прикрепления отдельных легионов и когорт к определенным пограничным провинциям. То есть, можно говорить о том, что система пограничной охраны начала складываться еще в первые века Империи и, как свидетельствует Тацит, эта система носила оборонительный характер, проявляющийся в готовности скорее сохранить существующие границы, чем расширять их. Это привело к тому, что легионы и вспомогательные отряды, отвечающие за сохранность определенного отрезка границы, оседали на земле, лагери из временных стоянок превращались в постоянные крепости, а вся армия с полным правом могла именоваться пограничной.

Сутью приграничной дислокации воинских частей было как можно более быстрое реагирование на прорывы варварами границы или предупреждение таких прорывов. Высокая подвижность обеспечивалась не столько самими легионами, сколько вексилляциями — временно выделяемыми из легионов отрядами специального назначения. Предполагалось, что в ответ на прорыв варварами какого-либо участка границы военное командование провинции успеет стянуть к месту прорыва достаточное для отражения противника количество войск с соседних пограничных укреплений. При этом, конечно, не предусматривалось одновременное наступление на нескольких участках границы. В первые века Империи такая система оправдывала себя, так как подавленные внешней завоевательной политикой римских императоров варварские племена не проявляли опасной активности, но уже при Марке Аврелии в римской военной и оборонительной системе начинают проступать черты кризиса. Давление на границы Империи усилилось и некогда надежная оборона государства начала трещать по швам. Септимий Север предпринял попытку приспособить систему Августа к современным условиям и сделать ее способной отражать атаки неприятеля на одном участке границы без существенного ослабления других участков. Для этого он строил и укреплял фортификационные сооружения в Африке, на Рейне, Дунае и на других границах в течение всего своего правления. Видя в Парфии наиболее опасного противника, он реорганизовал восточную границу, создав новую провинцию Месопотамию и поставив там гарнизоном два из трех сформированных им новых легионов. Значительной перестройке подверглась провинция Сирия, а численность военного контингента в Италии, составлявшего стратегический резерв римской армии, была увеличена более чем вдвое. Подобно Августу и Адриану, Септимий основывал свою пограничную стратегию на обороне, а не на нападении. На какое-то время ему удалось стабилизировать границы Империи и его деятельность послужила примером для Диоклетиана, столкнувшегося в конце III в. с такими же трудностями. Последний по размаху своих действий даже превзошел Севера. Он также уделил пристальное внимание укреплению пограничных фортификационных сооружений, строительству новых дорог и крепостей, также реорганизовал многие пограничные провинции, поставив в каждой гарнизон из двух легионов, для чего ему пришлось почти вдвое увеличить их количество. Но, кроме того, Диоклетиан положил начало созданию системы резерва — полевой армии. Основу этого нового рода войск составила личная гвардия императора, в задачу которой входило не просто охрана царственной особы, но и прямое участие в боевых действиях, так как в это время все значительные военные кампании проводились под личным руководством Августов и Цезарей. Военная практика наглядно показала всю ценность такого резерва, так что при Константине начинается процесс активного формирования частей полевой армии. В 325 г. этот процесс находит своё юридическое оформление, когда специальным указом императора части полевой армии официально отмежевываются от частей, стоящих при границе.

Комплектование полевых войск происходило прежде всего за счет пограничной армии, тем более, что многолетний опыт использования вексилляций уже имелся. В полевую армию отбирались наиболее сильные и боеспособные отряды, отдельные солдаты, выделявшиеся своей силой и ростом. Точно также и при наборе новобранцев наиболее сильные рекруты зачислялись в полевую армию, тогда как пограничным частям доставался более худший материал. В результате этих мер пограничная армия превратилась в армию второго сорта, сохранявшую известную боеспособность, но значительно уступавшую в силе и значении полевому войску.

Многочисленность войсковых подразделений, занимавших разные места в иерархической лестнице военной службы, вообще является характерной чертой позднеримской армии. Рядом со старыми легионами и вспомогательными войсками сейчас появляются отдельные самостоятельные отряды, различавшиеся своей функцией, составом и статусом. Широкое распространение получает принцип формирования частей по роду оружия или определенному виду деятельности, так что на военной арене IV в. появляются целые подразделения стрелков из лука, пращников, разведчиков, музыкантов-волынщиков, бойцов авангарда, перевозчиков, стражников и т. д. Численность таких подразделений достигала 20 % всей кадровой численности армии.

Другой особенностью позднеримской армии является возрастание роли конницы, которая организационно отделяется от легионов и превращается в самостоятельную тактическую единицу. Здесь необходимо напомнить, что до IV в. н. э. римская армия не отличалась сильной кавалерией. Верховой езде римляне были обучены слабо, ездили плохо, нередко привязывая себя к лошади, в бою предпочитали спешиваться и на лошадь смотрели, главным образом, как на средство передвижения. Организационно кавалерия входила в состав легиона, но, по меньшей мере до начала III в., всадники не составляли отдельные отряды, а были приписаны к отдельным центуриям. В легионе конница выполняла, главным образом, функцию конных курьеров, но в битве или на марше она действовала как боевая часть, иногда вместе с кавалерией вспомогательных отрядов. В боевом построении легиона конница располагалась небольшими отрядами в три шеренги или позади пехоты, или на ее флангах.

Недостаток и слабость собственно римской кавалерии императоры старались восполнить использованием варварской конницы, входившей в состав вспомогательных отрядов. До тех пор, пока римская пехота за счет своей дисциплины, регулярного обучения и превосходства организации постоянной армии имела преимущество над силами врага, такая организация войск вполне устраивала императоров. Но как только легионы, главная ударная сила римской армии, стали утрачивать свое преимущество над вражеской пехотой, ситуация резко изменилась. Исход битвы теперь решался кавалерией, а в этом компоненте военной организации Римская империя значительно уступала своим противникам и, в первую очередь, прекрасным наездникам германских племен и знаменитой тяжеловооруженной коннице персов. Кроме того, столкнувшись с давлением варваров по всей длине Рейна и Дуная, Империя уже не удовлетворялась местными гарнизонами, не справлявшимися в силу многочисленности врагов со своими обязанностями. Трудности комплектования и растянутость фронта заставляли императоров компенсировать численный недостаток своих сил их большей подвижностью. В пехоте это нашло свое выражение в появлении легковооруженных подвижных отрядов, которые Адриан первым из императоров стал использовать для прикрытия брешей в обороне лимеса. В кавалерии этот процесс выразился сначала в организационном оформлении конницы легиона в турмы — конные отряды по 32 человека в каждом под командованием декуриона, а затем, при Аврелиане, в создании отдельных от пехоты отрядов легионарной кавалерии, получивших известную самостоятельность в боевых действиях.

Наметившаяся тенденция постепенной замены тяжеловооруженных пехотинцев легковооруженными войсками и кавалерией привела во второй половине III в. к созданию целой конной армии. Ядром этой кавалерии были элитные силы беспанцирных всадников из Далмации, чья воинская доблесть единодушно прославлялась поздними писателями. В то же время, в ответ на постоянную угрозу прорыва Сасанидами сирийского лимеса, развивалась и тяжелая кавалерия, т. н. катафрактарии, характерной особенностью которых было наличие тяжелых оборонительных доспехов у лошади и всадника и длинной пики в качестве главного наступательного оружия.

При Диоклетиане, в ходе начавшейся крупномасштабной военной реформы, значительное внимание было уделено дальнейшему развитию кавалерии. Только на Западе конные эскадроны были удвоены. На Востоке же им было построено по меньшей мере пять ремесленных мастерских, изготавливающих оружие и доспехи для этих частей. Константин ввел специальный налог, предусматривающий поставку лошадей для военных нужд и путем предоставления особых льгот поощрял рекрутов, которые приводили с собой двух лошадей или коня и раба.

Формируемые конные отряды не были однородными, они отличались друг от друга по этническому составу и вооружению. Здесь проявлялась характерная черта всей позднеримской военной организации: сражаться против врагов Римской империи их же оружием. Такое копирование вражеского оружия далеко не всегда было оправдано и зачастую приводило римлян к тяжелым поражениям.

К началу V в. общая численность римской конницы, по крайней мере полевой армии, составила 27—30 тыс. человек и за ней прочно закрепился статус элитарного рода войск. В иерархическом списке воинских частей, составленным в это время, конные отряды всегда находятся на первом месте. Служить в кавалерии считалось делом личного престижа.

Диоклетиано-константиновская военная реформа и связанная с ней крупная перестройка римских вооруженных сил (создание отдельной полевой армии, организационное оформление пограничных частей, отделение кавалерии от пехоты), не могли не отразиться на структуре военного командования. Самым общим выражением перемен явилось полное разделение военной и гражданской власти в пограничных провинциях, а также исчезновение звания центуриона. И если первое воспринимается безусловно как положительное явление, позволившее повысить уровень управления войсками, то со вторым нередко связывают общий кризис римского военного искусства, кардинальный отход от старых принципов военной организации. Подобная точка зрения представляется чрезмерно драматизированной. Основной причиной исчезновения звания центуриона является не отказ от традиций римского военного обучения, вызванный варваризацией армии, а унификация командных должностей для большинства подразделений позднеримской армии. Легионы по своему составу, вооружению, численности встали на один уровень со вспомогательными отрядами. Многочисленные воинские подразделения фактически мало чем отличались друг от друга. Недаром уже Аммиан Марцеллин, а в V—VI вв. и официальные документы подменяют различные названия боевых подразделений безликим термином “numerus”. Унификация частей привела и к унификации командных должностей. Таким образом, следует говорить не об исчезновении звания центуриона, а об его переименовании, что, кстати, подтверждает и Вегеций (Veget., II, 8). На место центуриона, командовавшего отдельными центуриями, становится сотник — центенарий. В то же время, ни в коем случае нельзя говорить о забвении римского военного обучения. Эти функции центуриона перешли к кампидуктору, в чьи обязанности входило обучение рекрутов и наблюдение за солдатами при саперных работах.

В целом, командование позднеримского войска можно разбить на три большие группы. Первую образуют младшие командиры, возглавлявшие подразделения численностью от 10 до 300 человек или выполнявшие специальные обязанности по охране, снабжению и обучению этих подразделений. Ко второй группе относятся старшие командиры: трибуны, препозиты, префекты, — стоявшие во главе отдельных римских частей от когорт и ал до вспомогательных отрядов и легионов. Третью группу образуют высшие командиры: дюки, комиты и военные магистры, которые осуществляли общее руководство над войсками, стоявшими в их военных округах.

Все эти группы не были обособлены друг от друга, так что солдат, начинающий военную службу рядовым, мог пройти по всем должностным ступеням и достигнуть самого высшего ранга. Продвижение по службе сопровождалось соответственно увеличивающимся жалованием, основу которого составляли не деньги с низкой, в условиях инфляции, покупательной способностью, а рацион для людей и фураж для лошадей.

Каковы были условия продвижения по службе, требовался ли определенный минимум лет для исправления той или иной должности, неизвестно. До нас дошли только жалобы Анонимного реформатора на чрезвычайно медленный служебный рост солдат, что весьма обескураживало рекрутов-добровольцев.

Поэтому он советовал шире использовать практику перевода людей из одной части в другую, где были свободные вакансии командных должностей. В более раннее время такие переводы были делом обычным, но в IV в. подобная практика уже не поощрялась. Правительство было заинтересовано в удержании на постах опытных командиров и не стремилось к их служебному росту, избегая их замены малоопытными кадрами.

Своеобразной ступенью между младшими и высшими командирами был корпус протекторов. В него зачислялись наиболее отличившиеся солдаты и он входил в гвардию императора, что высоко поднимало его статус. Протекторы приписывались императором к военным магистрам и другим командирам, по отношению к которым они играли роль заместителей, попутно выполняя разнообразные специальные обязанности. Они посылались для облавы бродяг и сыновей ветеранов, уклоняющихся от военной службы, конвоировали рекрутов, патрулировали на дорогах, несли таможенную службу, использовались для ареста важных лиц и сопровождали их к месту назначения. В 359 г. группе трибунов и протекторов было поручено проконтролировать строительство фортификационных сооружений вдоль правого берега Евфрата.

Срок службы в корпусе протекторов очевидно не устанавливался, но, как правило, требовалось не менее пяти лет, чтобы получить должность старшего командира. Хотя нередко служба солдата так и заканчивалась на посту протектора и он получал отставку лично от императора. Впрочем, по-видимому, и сами протекторы далеко не всегда стремились получить назначение в действующую армию. Особенно это относится к концу IV — началу V в., когда мощь Империи значительно ослабла и поражения следовали за поражениями. Теперь вершиной карьеры протекторов была мечта провести всю свою службу внутри корпуса протекторов, достичь ее самых вершин и затем уйти в отставку.

В целом же институт протекторов играл, безусловно, положительную роль, способствуя лучшей подготовке командных кадров для римской армии и эта роль была бы еще более значительной, если бы и здесь не сказывались те негативные явления, которые были характерны для всей жизни позднеримского общества. Имеются ввиду процветавшие тогда взяточничество, коррупция, протекции, кумовство. Все это приводило к тому, что в протекторат нередко выдвигались люди не только ничем себя не проявившие, но даже никогда и не служившие в боевых частях. Так, Юлиан в своей тронной речи, как ее передает Аммиан, торжественно обещает «не допускать, чтобы почетные места доставались по тайным проискам» и постановляет, что впредь «ни гражданский чиновник, ни военный командир не получат повышения по иной рекомендации кроме собственных заслуг» (Amm. XX, 5, 7). В 364 г. Валентиниан ввел официальное различие между теми, кто вступил в корпус после длительной службы и теми, кто воспользовался нужными связями и протекцией. Однако вряд ли это могло кардинально изменить сложившуюся практику и императоры были вынуждены мириться с этими злоупотреблениями.

К старшим командирам позднеримской армии относились препозиты, трибуны и префекты. По своему социальному составу они были, очевидно, еще более далеки от мелких землевладельцев и рядовой массы воинов, чем корпус младших командиров. Уже институт протекторов, поставлявший значительную часть командных кадров, был пропитан духом коррупции и простым воинам было не просто выдерживать конкуренцию с сыновьями богатых и знатных сановников. В еще большей мере это было характерно для получения звания трибуна. Многие получали увольнение как трибуны без предварительной службы в корпусе протекторов, а некоторые, наоборот, только начинали свою службу с этого звания. Очевидно простые солдаты были обречены играть подсобную роль по отношению к знатным воинам и если они все же достигали звания трибуна, то, как правило, в пограничных второстепенных частях. Рядовому воину нужно было обладать незаурядным талантом, чтобы достичь высших военных званий. Известно лишь несколько таких случаев. Аммиан упоминает четырех: Грациана-старшего, который, пройдя звание протектора и трибуна, стал комитом Африки; Мавра, знаменосца Петулантов, который венчал Юлиана на царство и стал в 337 г. комитом военных дел; Виталиана, завершившего карьеру комитом в Иллирике и Арбециона, который в правление Констанция II стал магистром конницы. В большинстве же случаев рядовому солдату требовалось слишком много времени, чтобы пройти все ступени служебной лестницы и чаще бывало так, что он достигал звания трибуна уже в довольно пожилом возрасте и на этом вынужден был прекращать свою службу.

Что касается этнического состава старшего командования, то императоры охотно брали на службу неримлян. Аммиан, рассказывая о командирах варварских отрядов, принятых на римскую службу, не упускает случая сделать ироничное замечание о том, что «все они были римляне, что в наше время случается не часто» (Amm. XXXI, 16, 8).

По своему положению старшие командиры резко выделялись среди рядовой массы воинов и представителей младшего командования, отчетливо выказывая связи с наиболее богатыми слоями римского общества. Плата за службу представляла сумму в 25 раз больше той, что получали рядовые солдаты. Однако командиры никогда не ограничивались официальным жалованием, и, пользуясь своим положением, беззастенчиво обирали своих подчиненных, присваивая их паек. Одной из форм вымогательств была так называемая стеллатура, по которой солдаты уступали трибунам часть своего провианта, откупаясь от тех или иных обязанностей. В 406 г. был даже принят закон, допускающий и регулирующий стеллатуру как обычное право трибунов, позволяя им присваивать за год семидневный рацион своих подчиненных. Другой закон от 424 г. различает продовольственное довольствие, которое комиты, трибуны или препозиты по праву своей должности и тем, что дуксы и трибуны присваивали каким-либо легальным образом для своего собственного использования.

К таким легальным способам относится распространенная система продажи длительных отпусков. Командир мог за взятку отпустить солдата в отпуск и в то же время получать его паек, пока тот находился дома. Не менее распространенными были ловкие манипуляции со списками личного состава, подаваемых в центральный аппарат управления. Командирам было выгодно завысить число служащих под его командой солдат, получая за каждую «мертвую душу» лишнюю плату и рацион.

Жадность и алчность командиров, по данным источников, была безграничной. Фемистий писал, что до того, как Валент взял дела в свои руки, во многих приграничных частях не хватало оружия и униформы (Them. Or. X, 135—136). Либаний в речи 381 г. рисует мрачную картину состояния войск. Солдаты, заявляет он, были голодные, озябшие и безденежные, так как все, что посылало им правительство, беззастенчиво перехватывалось дуксами и трибунами (Liban. Or. II, 37—39). Аммиан приводит случай с трибуном Палладием, который в 366 г. был послан распределить среди войск денежные подарки от правительства, но вместо этого присвоил деньги да еще получил взятку от комита Африки Романа (Amm. XXVIII, 6, 12; 17, 19). И если для рядовых солдат военная служба, как правило, была тяжелой обузой, то для старших чинов она была выгодной, почетной и привлекательной.

До сих пор речь шла о командирах отдельных частей, составляющих в организационном отношении одну боевую единицу. Следующий тип командования носит уже иной качественный уровень, когда под началом одного человека объединялось несколько частей как конницы, так и пехоты, образуя единое крупное войсковое соединение.

Диоклетиано-константиновская военная реформа полностью изменила структуру высшего командования и на смену префектам претория пришли дуки, комиты и военные магистры. Становление военной магистратуры шло в течение почти всего IV в., вплоть до Адрианопольской битвы 378 г. Причем характерной тенденцией этого процесса было постепенное дробление крупных военно-оборонительных комплексов, сложившихся в чрезвычайных обстоятельствах III в., на более мелкие военные округа. Особенно это было характерно для восточной половины Империи, где полевая армия делилась на пять приблизительно равных частей. Две располагались в столице или около нее и подчинялись непосредственно императору. Три другие были региональные и дислоцировались на восточной границе, Фракии и Иллирике. Каждая из этих полевых армий находилась под командованием magister utriusque militiae, который в начале V в. имел викария как своего помощника. Возможно, что все эти магистры были равны между собой и для восточной половины Империи была, таким образом, характерна децентрализация военного командования.

На Западе командование, благодаря Стилихону, было гораздо более централизованным. Здесь был один magister peditum in praesenti, который по своему рангу явно превосходил остальных магистров. Magister equitum in praesenti играл с конца IV в. лишь подчиненную роль, а magister equitum per Gallias имел, по имеющимся источникам, весьма ограниченную военную власть. Только одному magister peditum подчинялись кроме всей пехоты полевой армии, все леты, весь флот и все подчиненное войско.

Такое различие между военными учреждениями Восточной и Западной Империй объясняется особенностью исторической ситуации, сложившейся к концу IV в. Но примечательным фактом является то, что структура высшего командования оказалась настолько гибкой и универсальной, что смогла приспособиться и не потерять своего значения несмотря на все катаклизмы, переживаемые Империей. Имея дело с быстроменяющимися ситуациями, императоры никогда не колебались видоизменять систему командования, если условия требовали этого. Даже такой фундаментальный принцип, как разделение военной и гражданской власти, мог быть отброшен в сторону, как это случилось в 354 г., когда была осаждена Селевкия, метрополия провинции Изаурия. После того как выяснилось, что magister equitum et peditum per Orientem не сможет вовремя прийти на помощь осажденному городу, командование было поручено комиту Небридию, который до этого выполнял гражданские, а не военные обязанности. Императоры вводили новые командные должности и отменяли старые, давали командующим отставку и вновь возвращали на место, переводили из одной части в другую, далеко не всегда учитывая законы служебной лестницы. Формы военной организации, предложенные диоклетиано-константиновской военной реформы, совершенствовались и приспосабливались к изменяющимся условиям и остается только удивляться энергии и предприимчивости римских императоров IV в., сумевших почти на два столетия оттянуть падение Империи, обреченной на гибель самим ходом исторического процесса.

Бугаева H. B.

АНТИЧНАЯ ИСТОРИЧЕСКАЯ ТРАДИЦИЯ О ПОПЫТКЕ ОСВОБОЖДЕНИЯ СТОРОННИКОВ КАТИЛИНЫ.

Несмотря на более чем двухсотлетнюю историю изучения событий 63 г. до н. э., получивших еще у современников название «заговор Катилины», отдельные аспекты их до сих пор не были подвергнуты специальному исследованию. В частности, это относится к рассказу античных авторов о неудавшейся попытке освободить заговорщиков. В общих и специальных работах, затрагивающих данный вопрос, часто высказывается точка зрения, что можно говорить лишь о слухах о готовящемся нападении на дома, где содержались пятеро арестованных1. Столь же широко распространено мнение, что попытка вырвать из-под стражи Лентула и Цетега все-таки имела место2. Однако, насколько нам известно, никто из наших предшественников не делал предметом своего исследования само повествование о событиях 3—5 декабря 63 г. до н. э. В основе как той, так и другой точки зрения (и, соответственно, степени доверия к античной традиции) прежде всего лежат представления о движении катилинариев и об обстановке, сложившейся в Риме после ареста верхушки заговора3. Источниковедческий анализ непосредственно самих сообщений латинских и греческих писателей — как они рассказывают о попытке освобождения с. 188 Лентула Суры и Цетега — в науке (во всяком случае отечественной) никогда не проводился. А между тем он оказывается весьма плодотворным и позволяет покинуть зыбкую почву слабо аргументированных предположений.

Наибольший интерес представляют сведения, сообщаемые в Четвертой Катилинарии Цицероном. Как известно, долгое время велась дискуссия о том, как соотносятся между собой произнесенные и изданные речи великого оратора. Относительно Четвертой Катилинарии споры вызывал прежде всего вопрос: в какой степени упрочившееся в 60 г. до н. э. положение Цезаря внесло коррективы в направленное против него выступление4? Однако едва ли данная источниковедческая проблема является непреодолимым препятствием для нашего исследования.

Переписка Цицерона свидетельствует, что к середине марта 60 г. до н. э. тот издал написанные по-гречески воспоминания о своем консульстве (Att. I.19.10; II.1.1—2). В июне он обещает Аттику прислать, судя по всему, уже увидевший свет сборник консульских речей, куда вошли Катилинарии (II.1.3). Поскольку Цицерон работал над этими и рядом других произведений одновременно (I.16.18; 19.10), имеются основания предполагать, что трактовка событий 63 г. до н. э. в них не сильно различалась.

Не следует недооценивать и того, что, несмотря на усиление позиций будущих триумвиров и ссору с Клодием, положение Цицерона продолжало оставаться устойчивым: он находился под защитой влиятельной сенатской группировки, не был в откровенно враждебных отношениях ни с Помпеем, ни с Крассом, а попытки Клодия перейти в плебеи пока терпели неудачу (I.13.2—4; 14.3—4; 14.6; 16.11; 17.10; 18.5—6; 19.3—8)5. На наш взгляд, к 60 г. до н. э. не произошло ничего такого, что могло бы заставить Цицерона внести радикальные изменения в нарисованную в Четвертой Катилинарии картину заговора. Как бы ни решался вопрос о коррективах, внесенных в речь в связи с предстоящим консульством Цезаря, общая трактовка самого заговора и многие связанные с его раскрытием подробности должны были напрямую восходить к декабрьским выступлениям Цицерона в сенате.

с. 189 Особо подчеркнем, что угроза изгнания еще не нависла над оратором и для него не было необходимости преувеличивать тяжесть совершенного катилинариями преступления: официальное обвинение в подготовке резни и поджогов само по себе настолько одиозно, что к нему трудно что-либо прибавить. Таким образом, можно предположить, что и освещение попытки освобождения арестованных заговорщиков не претерпело коренных изменений по сравнению с произнесенной 5 декабря речью. Это предположение, впрочем, не снимает другого комплекса источниковедческих проблем, а именно: насколько верно Цицерон, persona agens, лицо крайне заинтересованное, обрисовал ситуацию?

Четвертая Катилинария произносилась с целью убедить сенаторов принять небесспорное с юридической точки зрения решение о казни Лентула Суры и его товарищей. В интересах Цицерона было нагнетать обстановку сообщениями о готовящемся освобождении вождей заговора, чтобы придать постановлению сената характер вынужденной необходимости. Консул несколько раз призывает принять во внимание негативные последствия излишней мягкости и упоминает о по-прежнему грозящей всем опасности (Cat. IV.1, 3, 4, 6, 12, 13, 18, 19, 24). Однако эти пассажи изобилуют свойственными Цицерону риторическими штампами и общими рассуждениями, будучи вполне объяснимы: исходя из недавнего раскрытия заговора Лентула и угрозы, которую по-прежнему представляло войско Катилины. Цицерон нигде не дает понять, что с момента ареста преступников произошло какое-либо событие, еще сильнее обострившее обстановку в городе.

Вместо того, чтобы драматизировать создавшееся положение, консул, напротив, декларирует свою способность обеспечить спокойствие и полный порядок. В частности, он говорит: «Ведь раздаются достигающие моего слуха голоса тех, кто, по-видимому, боится, что я не имею достаточно средств для защиты и доведения до конца того, что вы сегодня постановите (qui vereri videntur ut habeam satis praesidi ad ea quae vos statueritis hodierno die transigenda). Все и предусмотрено, и подготовлено, и устроено (omnia et provisa et parata et constituta sunt), отцы-сенаторы, как моей наивысшей заботой и усердием, так и даже гораздо большим стремлением <…> римского народа» (ibid. 14).

О каких-то все же имевших место волнениях упомянуто вскользь: «Поэтому, если кого-либо из вас сильно волнует (forte commovet) слышимое, что некий сводник Лентула носится взад-вперед вокруг торговых лавок (quod auditum est, lenonem quendam Lentuli concursare circum tabernas), и надеется, что за плату могут быть возбуждены души неопытных и неимущих (pretio sperare sollicitari posse animos egentium atque imperitorum), — подобное действительно было начато и испробовано (est id quidem coeptum atque temptatum). Однако никто не был найден (nulli sunt inventi) столь жалкий судьбою или столь пропащий стремлением, кто бы не желал, чтобы невредимым было то самое место сидения и труда и ежедневного дохода, ложе и постель их, наконец, чтобы сохранилось это мирное течение жизни. <…> Если доход этих людей имеет с. 190 обыкновение уменьшаться, когда лавки закрыты, каков же он будет после того, как эти лавки подожгут?» (ibid. 17).

Из слов Цицерона сложно понять, по чьему указанию действует подстрекатель. Означает ли словосочетание «сводник Лентула» то, что находящийся под арестом Публий Корнелий Лентул Сура обратился к находящимся на воле сообщникам? Имел ли он вообще подобную возможность?

Бесспорно, передавая опасных преступников на поруки, сенат назвал в качестве поручителей тех, в чьем образе мыслей и способности обеспечить надежную охрану сомнения отсутствовали. Уверенность в должном исполнении принятого решения была столь велика, что сделался возможным политический маневр. Двое менее опасных заговорщиков — всадники Статилий и Габиний — ожидали приговора в домах Цезаря и Красса (Sall. De coniur. 47.4), которых молва связывала с Катилиной (ibid. 17.7; Plut. Cic. 15; Crass. 13; Dio Cass. XXXVII.35.1—3).

О соображениях, которыми руководствовался сенат, можно лишь догадываться. Отчасти подобным образом подчеркивалось единство правящего сословия перед лицом всеобщей опасности6, отчасти же в сенатском постановлении можно видеть меру по нейтрализации своих политических противников, чтобы сделать для них затруднительными всякие шаги вразрез с официально выраженным мнением7. Став в определенном смысле заложниками своей репутации, ни Цезарь, ни Красс не могли помышлять о недолжном содержании вверенных их чести людей. Самых близких соратников Катилины — Лентула Суру и Корнелия Цетега — передали на поруки П. Лентулу Спинтеру и Кв. Корнифицию. Мы не располагаем никакой информацией, которая позволила бы усомниться в добросовестности последних. О какой-либо причастности обоих сенаторов к заговору ничего неизвестно, и неясно, что могло бы побудить их помогать заведомо проигранному делу. Какую награду могли посулить арестованные, чтобы поручители решились рискнуть своей репутацией?

Произнося Четвертую Катилинарию, Цицерон прекрасно понимал, что наступил критический момент, когда следовало бросить на чашу весов все доводы. Будь у консула доказательства, что находящийся под арестом Лентул Сура продолжает свою вредоносную деятельность, он бы непременно представил их сенату, превращая казнь заговорщиков в не терпящую отлагательств необходимость. Более того: попытка поднять новый мятеж стала бы отправной точкой речи 5 декабря, и она была бы построена совершенно иначе. Цицерон либо с. 191 делал бы упор на то, что из последних сил сдерживает стихию вот-вот готового разразиться восстания, либо рисовал бы картину, знакомую нам по Первой Катилинарии: неслыханные опасности, угрожающие городу, и бдительный консул на страже граждан (Cat. I.1, 6—11, 15). Располагая доказательствами о подготавливаемом Лентулом Сурой мятеже, Цицерон мог бы позволить себе указать на недолжное исполнение поручителем заговорщика своих обязанностей, не боясь испортить отношения с влиятельным сенатором. Для этого следовало лишь сделать акцент на испорченности арестованного, разъедающей как ржавчина железо все, с чем соприкасается8.

Если бы попытка освобождения вождей заговора представляла сколько-нибудь серьезную опасность, она не была бы упомянута всего единожды и вскользь. Важен сам контекст этого упоминания. Цицерон прежде всего желает убедить сенат, что у консула достаточно сил, чтобы привести в исполнение смертный приговор. Один из аргументов оратора — всенародная поддержка; он утверждает, что в деле спасения государства всеми сословиями было проявлено величайшее рвение, поскольку победа Катилины означала бы уничтожение их свободы и благополучия (Cat. IV.16). В качестве примера всеобщего единодушия и приводится неудавшаяся попытка «сводника Лентула», под которой, судя по контексту, подразумевается запоздалая реализация плана резни и поджогов. На освобождении преступников, которое могло бы быть побочным следствием беспорядков, Цицерон внимание не акцентирует.

Таким образом, сведения Четвертой Катилинарии не дают оснований полагать, что 3—5 декабря 63 г. до н. э. имела место целенаправленная попытка вырвать из-под стражи арестованных вождей заговора. Более того, допустимо вообще поставить ее под сомнение, пусть даже речь идет не о поджогах, а о возбуждении волнений в городе. Произнося речь перед политической элитой римского общества, людьми, хорошо осведомленными о происходящем, Цицерон говорит о слухах по поводу «сводника Лентула». Подобные слухи действительно могли порождаться остротой и неопределенностью ситуации9. Показательно, что Цицерон их не опровергает, однако весьма разумно не делает достаточно спорный эпизод существенным доводом в пользу важнейшего решения сената; в то же время он не упустил случая напомнить о потенциальной угрозе.

У Саллюстия мы встречаемся с иной версией, когда мятежники имеют непосредственной целью освобождение лидеров заговора. Ввиду важности данного места, приведем его полностью в нашем переводе: «Пока все это обсуждалось в сенате и пока послам аллоброгов и Титу Вольтурцию, после того как их донос подтвердился, назначали вознаграждение, вольноотпущенники и немногие из клиентов Лентула с. 192 различными путями подстрекали в кварталах ремесленников и рабов к тому, чтобы вырвать его [из-под стражи] (liberti et pauci ex clientibus Lentuli divorsis itineribus opifices atque servitia in vicis ad eum eripiundum sollicitabant), некоторые разыскивали вождей толпы, которые привыкли терзать государство за плату (partim exquirebant duces multitudinum, qui pretio rem publicam vexare soliti erant). Цетег же через гонцов призывал к дерзости своих домочадцев и вольноотпущенников (per nuntios familiam atque libertos suos <….> orabat in audaciam), людей отборных и закаленных, чтобы они всем скопом ворвались к нему с оружием (grege facto cum telis ad sese inrumperent). Когда консул узнал о готовящемся (ubi ea parari cognovit), то он, разместив охрану, как требовали обстоятельства и время, и, созвав сенат, запросил его, что надлежит сделать с теми, которые ранее были переданы под стражу (quid de iis fieri placeat, qui in custodiam traditi erant)» (De coniur. 50.1—3).

Интересно, что сам Лентул не называется здесь инициатором мятежа, тогда как призыв к действию Цетега оговаривается особо. Ближайшие товарищи Катилины изображаются здесь в соответствии с традицией, берущей начало от Цицерона: пассивный («сонливый», по выражению Марка Туллия — Cat. III.16) Лентул и энергичный («бешено безрассудный» — ibid.) Цетег. Последний с момента удаления Катилины из Рима замещает его в качестве демонической фигуры дерзкого, охваченного неистовством преступника.

Слова Саллюстия о действиях клиентов Лентула, пожалуй, можно возводить к версии, изложенной консулом в Четвертой Катилинарии, хотя нельзя не указать на важные различия. Цицерон не говорит о личной зависимости подстрекателей к беспорядкам от Лентула и не делает акцент на освобождении заговорщика. Кроме того, Саллюстий вносит в свой рассказ большую опасность упоминанием «вождей толпы» (duces multitudinum), т. е. организованной силы, которая вполне могла бы освободить Лентула. Хотя, согласно Саллюстию, последнего тоже должны вырвать из-под стражи, такие детали повествования, как пассивность Лентула и попытка его людей опереться на широкие слои городского населения (что противопоставляется заботе только о себе Цетега10), неслучайны. На наш взгляд, это следы традиции, идущей от Цицерона.

с. 193 Выше мы высказали свое мнение об осуществимости на практике контактов арестованных с их сообщниками. Сомнительно, чтобы у Цетега была возможность слать своим людям гонцов (во множественном числе!), да и взятие штурмом дома знатного римлянина на Палатине дело отнюдь не столь легкое, как это иногда утверждается11. Однако важнее всего здесь то, что у Саллюстия впервые засвидетельствована попытка освобождения сторонников Катилины. Причем рассказ о ней имеет четкую логику: действия Цицерона и постановка в сенате вопроса о судьбе арестованных напрямую связаны с создавшейся в городе опасной ситуацией. Немедленная казнь Лентула и Цетега становится государственной необходимостью, и таким образом, у нас появляется мотив, отсутствующий в Четвертой Катилинарии.

Объяснить это можно следующим образом. Если утраченные ныне произведения Цицерона были написаны до начала 50-х гг. до н. э., когда его положение было в целом устойчиво, то Саллюстий работал над своим трудом в совершенно иной обстановке — после изгнания Цицерона и предшествующей этому политической борьбы. Сочинение De coniuratione Catilinae бесценно для нас как источник по развитию античной традиции о событиях 63 г. до н. э. В частности, Саллюстий недвусмысленно указывает, что можно выделить в качестве особого этапа обрастание (непосредственно перед изгнанием Цицерона) первоначального ядра дополнительными одиозными деталями.

Передавая слухи о чаше с кровью, скрепившей заговор на первой встрече злодеев в доме Катилины, Саллюстий находит эту мрачную подробность «малодостоверной» (parum conpertum — De coniur. 22.4), и добавляет: «некоторые считали, что и это, и многое сверх того выдумано (ficta et haec et multa praeterea) теми, кто рассчитывал смягчить возникшую после ненависть к Цицерону жестокостью преступления (Ciceronis invidiam quae postea orta est leniri credebant atrocitate sceleris) понесших кару» (ibid. 22.3). Весьма вероятно, что, наряду с «многим сверх того», возникли и слухи о готовившемся освобождении арестованных. Во всяком случае, именно этот дополнительный мотив был тогда очень выгоден Цицерону: казнь в Мамертинской тюрьме становилась мерой вынужденной и даже спасительной для республики.

Второй раз Саллюстий вкладывает слова об освобождении арестованных в уста некоего Л. Тарквиния. Последний утверждал в сенате, что Красс якобы передавал через него Катилине: «Пусть того не страшит, что Лентул, Цетег и другие участники заговора схвачены; пусть тем более поспешит он подойти к городу, чтобы укрепить души остальных и тем легче вырвать из опасности (eoque magis properaret ad urbem adcedere, quo et ceterorum animos reficeret et illi facilius e periculo eriperentur)» (ibid. 48.4).

Здесь жизнь Лентула и его товарищей напрямую зависит от действий Катилины, какие-либо намеки на активность участников заговора в городе отсутствуют. Опасность освобождения здесь, как и в с. 194 Четвертой Катилинарии, потенциальная, и Саллюстий никак не связывает между собой оба замысла вырвать арестованных из-под стражи; интерес для него представляет прежде всего репутация Красса.

Донос был встречен сенаторами враждебно; даже если слова Тарквиния и были правдивы, официально он был назван клеветником (ibid. 43.5—6). Хотя ситуация выглядела непонятной еще для современников (ibid. 43.7—9), нам сейчас важны не политические силы, стоявшие за спиной Тарквиния, а то, что в данном случае мотив возможного освобождения заговорщиков был пресечен сразу же и активного муссирования не получил.

Излагая речь Катона в сенате, Саллюстий также не считает нужным сделать акцент на попытке вырвать из-под стражи Лентула с Цетегом. Оратор никак не использует в ней столь выигрышное обстоятельство как угроза освобождения опасных преступников. И это при том, что, согласно Саллюстию, приготовления к этому уже шли вовсю, так что консул, созвав сенаторов, обязан был поделиться с ними полученными сведениями.

Слова Катона о необходимости быстро действовать и о врагах внутри городских стен (ibid. 52.35) вполне объяснимы общей опасной обстановкой в Риме. С Цезарем же Катон в изображении Саллюстия полемизирует следующим образом: «он (sc. Цезарь) предлагает принять постановление, чтобы имущество их (sc. заговорщиков) было передано в казну, а они сами содержались под стражей в муниципиях, опасаясь, видимо, что, если [заговорщики] останутся в Риме, то их силой освободят либо сообщники по заговору, либо организованная толпа (timens, ne, si Romae sint, aut a popularibus coniurationis aut a multitudine conducta per vim eripiantur). Словно дурные и преступные находятся исключительно в городе, а не во всей Италии, или словно дерзости не больше там, где для защиты имеются меньшие средства (non ibi plus possit audacia, ubi ad defendundum opes minores sunt)» (52.14—15). Если попытка освободить заговорщиков была бы столь близкой к осуществлению, как о том пишет Саллюстий, подобная фраза не могла бы быть произнесена. Катон исходит в своей речи из совсем другого положения дел — из потенциально возможного поворота событий, но никак не из неотвратимо надвигающейся опасности.

Три рассмотренные выше места из монографии Саллюстия наводят на мысль, что автор соединил в своем повествовании два пласта традиции о заговоре: как сформировавшейся до 60 г. до н. э. (время записи Цицероном консульских речей и работы над многочисленными восхваляющими себя произведениями), так и зародившейся около 59—58 гг. до н. э. (период политической борьбы перед изгнанием Цицерона). Саллюстий не сумел органично соединить обе версии, отчего его рассказ о попытке освобождения Лентула и Цетега оказался несвободным от противоречий.

С точки зрения развития традиции интересно, какое отражение нашел интересующий нас эпизод у Диона Кассия. Этот достаточно поздний автор излагает события 3—5 декабря наиболее близко к повествованию Саллюстия: «Тем временем многие и рабы и свободные, с. 195 одни под воздействием страха, другие же и из-за сострадания к Лентулу и прочим, готовились вырвать их всех из рук смерти (παρασκευαζομένων δὲ δὴ πολλῶν καὶ δούλων καὶ ἐλευθέρων, τῶν μὲν ὑπὸ δέους τῶν δὲ καὶ οἴκτῳ τοῦ τε Λεντούλου καὶ τῶν ἄλλων, ἐξαρπάσαι πάντας αὐτοὺς ὅπως μὴ ἀποθάνωσι). Узнав об этом, Цицерон заранее занял ночью стражей и Капитолий и форум» (XXXVII.35.3). Даже если Диону Кассию были известны многие подробности заговора, он их опускает12. Так исчезло из «Римской истории» имя Гая Цетега; ближайшими соратниками Катилины становятся консул Антоний и претор Лентул (ibid. XXX.4, XXXII.3). Для Диона Кассия важным представлялось официальное положение злодеев. Не занимающий никакой магистратуры энергичный потомок древнего знатного рода, родственник видного марианца П. Цетега греческого писателя, в отличие от Саллюстия, не интересовал. Поэтому Дион Кассий сохранил лишь контуры той яркой, наполненной деталями картины, которая нарисована в De coniuratione Catilinae.

На наш взгляд, свидетельство Саллюстия о втором этапе складывания античной традиции о заговоре Катилины делает более понятным повествование Плутарха. Греческому автору было известно автобиографическое сочинение Цицерона (Caes. 8.4) и, судя по всему, именно оно легло в основу освещения Плутархом событий 63 г. до н. э. Когда описываются долгие и мучительные раздумья Цицерона о судьбе арестованных заговорщиков, говорится лишь, что тот «боялся исходящей от них опасности (ὠρρώδει τὸν ἀπ᾿ αὐτῶν κίνδυνον), если обойдется с ними более мягко13. Ведь, избежав смерти, они не удовольствуются чем-то более умеренным, но разразятся всяческой дерзостью, приобретя, сверх старой испорченности, новый гнев» (Cic. XIX.7).

Здесь нет и намека на попытку освобождения, консула волнует не завтрашний день с поджогами и убийствами, а более или менее отдаленное будущее. Интересующий нас мотив также не нашел отражения в передаваемой Плутархом речи Катона (Cato Min. 23)14. Зато, описывая вечер 5 декабря, когда состоялась казнь, греческий автор говорит о «многих еще участниках заговора на форуме, стоявших все вместе и не знающих положения дел, ожидающих ночи, как если бы были еще живы те мужи и можно было бы их вырвать из-под стражи» (πολλοὺς ἔτι τῶν ἀπὸ τῆς συνωμοσίας ἐν ἀγορᾷ συνεστῶτας ἀθρόους, καὶ τὴν μὲν πρᾶξιν ἀγνοοῦντας, τῆν δὲ νύκτα προσμένοντας, ὡς ἔτι ζώντων τῶν ἀνδρῶν καὶ δυναμένων с. 196 ἐξαρπασθῆναι — Cic. XXII.4). Именно этим людям, согласно биографу, Цицерон адресует свое знаменитое vixerunt. Таким образом, либо на консула снизошло озарение о планах собравшихся на форуме15, либо он уже имел к данному моменту какую-то информацию. В последнем случае трудно объяснить, почему это обстоятельство не нашло отражения не только в домашних размышлениях Цицерона, но и в Четвертой Катилинарии, содержание которой весьма кратко передано Плутархом (ibid. 21.3). По нашему мнению, некоторая нелогичность повествования вызвана здесь, как и у Саллюстия, тем, что писатель соединил две разных традиции: восходящую к Περὶ τῆς ὑπατείας, написанному до 60 г. до н. э., и более позднюю, оправдывающую казнь катилинариев остротой ситуации.

Согласно Аппиану, после того, как сенат заслушал аллоброгов, «Цицерон <….>, поместив каждого (заговорщика — Н. Б.) в дом преторов (ἕκαστον ἐς τὰς οἰκίας τῶν στρατηγῶν διαθείς), тотчас возвратился и приступил к подаче мнений относительно них. Вокруг сената было беспокойство <…> и страх соучастников заговора (δέος τῶν συνεγνωκότων). Слуги же и вольноотпущенники (θεράποντές τε καὶ ἐξελεύθεροι) самого Лентула и Цетега, присоединив к себе многих ремесленников (χειροτέχνας πολλοὺς προσλαβόντες), зайдя сзади, окружили дома преторов, чтобы вырвать силой своих господ (ὡς τοὺς δεσπότας ἐξαρπασόμενοι). Узнав это, Цицерон выбежал из сената; установив в подходящих местах стражу, он возвратился и ускорил принятие решения» (App. В. С II.5). Рассказ Аппиана, на который иногда ссылаются исследователи16, как нетрудно заметить, изобилует неточностями. Из сочинений римских авторов, современников событий 63 г. до н. э., известно, что выступление свидетелей обвинения состоялось на заседании 3 декабря, после чего Лентул с товарищами были переданы на поруки (Cic. Cat. IV.13; Sall. De coniur. 47.4), и лишь 5 декабря решилась их судьба. Далеко не все поручители заговорщиков были тогда преторами17. Аппиан сильно драматизирует ситуацию, сокращая время происходящего до одного дня и заставляя Цицерона дважды покидать сенат, чтобы принять неотложные меры. Греческий писатель допускает и другие ошибки в рассказе о с. 197 событиях 63 г. до н. э., вопиющие с точки зрения современника18, поэтому нападение на дома «преторов» уже не особенно удивляет19. Таким образом, взятое в комплексе с прочей исторической традицией сообщение Аппиана не может подтвердить реальность попытки освободить катилинариев. Мы должны отдать предпочтение свидетельствам римских современников — Саллюстия и прежде всего Цицерона; тогда повествование Аппиана следует рассматривать как развитие и доведение до логического конца версии, основанной на распускаемых перед изгнанием Марка Туллия слухах.

Natalia V. Bugaeva (Moscow). The ancient historical traditional interpretation of the attempt of Catilinarian plotters’ liberation

Of all the available material related to the matter, Cicero never mentions the liberation attempt in his works, while Sallust in his narration brings together the two traditional versions — those originated before and after Cicero’s exile. The latter was formed by the rumours about the cruel treatment of the arrested persons and about the danger of their liberation. Plutarch considered these two versions, too. Appian’s narration about the conspiracy of Catilina is abundant in rough mistakes and can’t be regarded as a reliable source of the liberation attempt.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Ciaceri E. Cicerone e i suoi tempi. Milano, 1964. Vol. 1. P. 288; Ферреро Г. Величие и падение Рима. СПб., 1997. Т. 1. С. 177; Зелинский Ф. Ф. Марк Туллий Цицерон. Полное собрание речей. СПб., 1901. Т. 1. С. 699; Утченко С. Л. Цицерон и его время. М., 1986. С. 145; его же. Древний Рим. События, люди, идеи. М., 1969. С. 83; Бенклиев С. Н. Второй заговор Катилины и его характер // Труды Воронежского университета. Воронеж, 1957. Т. 47. С. 95, 106. При этом некоторые авторы (Моммзен Т. История Рима. Ростов н/Д, 1997. Т. 3. С. 183; Гвоздев С. П. Заговор Катилины // Заговор Катилины. М.; Л., 1934. С. 84, ср.: Гвоздев С. П. Примечания // Заговор Катилины. М.; Л., 1934. С. 450, 455) подчеркивают, что обстановка в Риме делала подобные опасения небезосновательными.

2 Cary M. Rome in the Absence of Pompey // CAH. 1932. Vol. 9. P. 501; Manni E. Lucio Sergio Catilina. Napoli, 1939. P. 161; Odahl Ch. M. The Catilinarian Conspiracy. New Haven, 1971. P. 103—104; Brunt P. The Roman Mob // PP. 1970. № 35. P. 24; Муравьев-Апостол И. М. Взгляд на заговор Катилины // Сын Отечества. 1818. № 22. С. 127; Бабст И. К. О Саллюстие и его сочинениях // Пропилеи. 1856. № 1. С. 255—256; Сергеев В. С. Очерки по истории древнего Рима. М., 1938. Т. 1. С. 303; Лебедев В. В. Заговор Катилины // Уч. записки Молотовского гос. пед. института. 1940. Вып. 6. С. 127; Кирбятьев С. С. Заговор или движение Катилины? // Уч. записки Чкаловского гос. пед. института им. В. П. Чкалова. Сер. истории и педагогики. Чкалов, 1948. Вып. 1. С. 129, 149; Лившиц Г. М. Социально-политическая борьба в Риме в 60-х гг. I в. до н. э. и заговор Катилины. Минск. 1960. С. 152. Агитацию с целью освободить арестованных заговорщиков признает и Е. М. Штаерман (Штаерман E. M. Рабы и отпущенники в социальной борьбе конца республики // ВДИ. 1962. № 1. С. 41—43), делая ее составной частью своей концепции участия низов римского общества в социальной борьбе.

3 На это обращал внимание, хотя и применительно только к «буржуазной» историографии, автор единственной известной нам в отечественной науке диссертации, посвященной античной традиции о заговоре Катилины П. Б. Гурвич (Гурвич П. Б. Античное повествование о заговоре Катилины: дис. … канд. ист. наук. М., 1946. С. 1—2).

4 См.: Лившиц Г. М. Указ. соч. С. 7—8. Сам автор разделяет точку зрения Г. Вирца о переработке в связи с предстоящим в 59 г. до н. э. консульством Цезаря прежде всего Четвертой Катилинарии. Специально исследовавшая стилистику Катилинарий И. П. Стрельникова также считает, что именно Четвертая претерпела наибольшие изменения, и делает попытку наметить первоначальный текст выступления Цицерона в сенате (Стрельникова И. П. Некоторые особенности ораторской манеры и стиля Цицерона (по Катилинариям) // Цицерон. М., 1958. С. 120—121). Тем не менее, согласно исследовательнице, даже эта речь является весьма близкой к произнесенной. См. также: Грабарь-Пассек М. Е. Цицерон // История римской литературы. М., 1959. Т. 1. С. 178—233, 225.

5 Письмо от 15 марта 60 г. до н. э. выдержано в крайне оптимистичных тонах (Att. I.19.3—8), только в мае этого года Цицерон жалуется, что после смерти Катула «держится пути оптиматов без какой бы то ни было защиты и сопровождения» (me <…> viam optimatem post Catuli mortem nec praesidio ullo nec comitatu tenere — 20.3).

6 Цицерон неоднократно подчеркивает всеобщую погибель, которую несет заговор Катилины, и единство всех сословий, сплотившихся против него (Cat. III.2, 21, 25; IV.2, 14—16, 18, 19, 22).

7 В схожей ситуации Цицерон получил в Четвертой Катилинарии возможность осудить двойственную позицию некоторых неназванных по имени популяров: проголосовав за арест пятерки заговорщиков, они уклонились от вынесения им смертного приговора (Cat. IV.10).

8 Определенным подтверждением самостоятельных действий подстрекателей к мятежу является также сообщение Саллюстия (De coniur. 50.1), которое будет рассмотрено далее.

9 Здесь мы соглашаемся с Т. Моммзеном (Моммзен Т. Указ. соч. С. 183) и С. П. Гвоздевым (Гвоздев С. П. Примечания. С. 450, 455).

10 Насколько нам известно, из отечественных переводчиков лишь С. П. Гвоздев (О заговоре Катилины // Заговор Катилины. М.; Л., 1934. С. 150) переводит выражение grege facto как «составив крепкое ядро», т. е. допускает присоединение к вооруженному отряду людей, не находящихся в личной зависимости от Цетега. Н. Б. Гольденвейзер (Заговор Катилины // Саллюстий. Заговор Катилины. Югуртинская война. М., 1916. С. 40), М. М. Покровский (Покровский М. М. Заговор Катилины Саллюстия. М., 1912. Ч. 1. С. 48), В. О. Горенштейн (Заговор Катилины // Гай Саллюстий Крисп. Сочинения. М., 1981. С. 28) и И. Х. Дворецкий (Дворецкий И. Х. Латинско-русский словарь. М., 2000) полагают, что речь идет только о домочадцах и вольноотпущенниках заговорщика. На наш взгляд, контекст повествования свидетельствует скорее в пользу данного мнения; кроме того, С. П. Гвоздев склонен считать заговор Катилины революцией (Гвоздев С. П. Заговор Катилины. С. 65, 68, 72—77, 79—82) и мог несколько предвзято перевести допускающее разные толкования словосочетание.

11 Бенклиев С. Н. Указ. соч. С. 106; Cary M. Op. cit. P. 501.

12 Существует точка зрения, что Дион Кассий основывался на недошедших до нас книгах труда Тита Ливия. Last H. Appendix // CAH. 1932. Vol. 9. P. 885—886; Manni E. Op. cit. P. 219—223; Соболевский С. И. Дион Кассий Коккейан // История греческой литературы. М., 1960. Т. 3. С. 200.

13 Плутарх имеет в виду ночь между произнесением Третьей и Четвертой Катилинарий. Греческий писатель несколько неточен в хронологии — решающее заседание сената состоялось не на следующий день после ареста заговорщиков (Cic. 20.4), а через день. Однако о каких-либо чрезвычайных происшествиях в этот промежуток времени Плутарх не упоминает.

14 Вероятно, Плутарх был знаком с нею хотя бы через вторые руки. Такую возможность не исключают слова историка о ней, как о единственной до сих пор сохранившейся (Cato Minor. 23.3).

15 Плутарх не сообщает, что у оставшихся на свободе заговорщиков имелось оружие. Цицерон просто увидел (ὁρῶν) их, столпившихся на форуме, догадавшись о намерениях по поведению. Кроме того, будь сообщники Лентула вооружены, почему они не попытались отбить его у стражи? Но слова Плутарха не оставляют сомнений, что он считал Цицерона предотвратившим реальную попытку нападения.

16 Manni E. Op. cit. P. 161 (ср.: Ciaceri E. Op. cit. P. 288); Кирбятьев С. С. Указ. соч. С. 146. Г. М. Лившиц приводит в качестве подтверждения попытки освободить заговорщиков, помимо слов Аппиана, все рассмотренные выше свидетельства античной традиции, даже не подвергая их ни малейшей критике (Лившиц Г. М. Указ. соч. Прим. 233. С. 196)! Напомним, что монография этого исследователя — единственная в отечественной науке, посвященная заговору Катилины.

17 Преторские обязанности должен был исполнять в следующем году Цезарь (см.: MRR. P. 173). Лентул Спинтер в 63 г. до н. э. являлся эдилом (ibid. P. 167). Консул 70 г. до н. э. Красс претором в 63—62 гг. до н. э. быть не мог. О Кв. Корнифиции и Гн. Теренции в 63 г. до н. э. сведений нет (ibid. P. 165—178).

18 Подробнее об этом см. нашу работу «Участвовали ли женщины в заговоре Катилины?» // Древний Восток и античный мир. Труды кафедры истории древнего мира МГУ. М., 2005. С. 115—116.

19 На него нет указаний у Цицерона, и даже у Саллюстия консул лишь «узнает, что это готовится» (De coniur. 50.3).

Белова Н. Н.
Рабство в Римской Галлии.

Вопрос о рабстве в римской Галлии до сих пор не был предметом специальных исследований в советской историографии, и хотя он затрагивался в работах некоторых ученых, прежде всего — Е. М. Штаерман, но изучался главным образом в связи с более общими проблемами.

Майорова Н. Г.
ИНИОН АН СССР
Семья в Риме VII — начала VI в. до н. э.

В настоящей статье хотелось бы проследить, как развивались семейные отношения в Риме при третьем, четвертом и пятом царях, т. е. при Туллии Гостилии, Анке Марции и Тарквинии Старшем, в VII — начале VI в. до н. э. Основным источником, используемым в работе, является античная традиция, зафиксированная главным образом Титом Ливием и Дионисием Галикарнасским, поскольку факты, сообщаемые этими авторами, достойны доверия5.

Бубнов Д.В.
Московский университет     

ПОСОЛЬСТВО РИМЛЯН В ВАВИЛОН И АЛЕКСАНДР МОЛОССКИЙ.

Вопрос о римской депутации к Александру Македонскому не является праздным, поскольку рассмотрение его не только позволяет раскрыть первые шаги римской дипломатии, но и, что гораздо важнее, помогает понять и оценить отношение римлян ко всему тому, что назовут эллинистическим миром, в тот период, когда Рим еще находился в начале пути к мировому господству.

Балахванцев А. С.
О наследственности сенаторского звания в эпоху Юлиев-Клавдиев.

В эпоху Республики сыновья сенаторов, в том числе дети консулов и преторов, числились всадниками и оставались ими пожизненно, если не добивались места в курии. Даже Помпей Великий, сын консула Помпея Страбона, вступил в сенат только тогда, когда в 70 г. до н. э. был избран консулом.

Изменилось ли положение дел в императорскую эпоху? Первым, кто утвердительно ответил на этот вопрос, был Т. Моммзен. Он считал, что император Август сделал сенаторское звание наследственным. Но уже в конце XIX в. эта точка зрения была оспорена Э. Д. Гриммом1.

Балсдон Дж. П. В. Д.
Достоверность Цезаря
Юлий Цезарь написал семь книг (по книге на каждый год) о своих кампаниях в Галлии с 58 по 52 гг. до н. э. и три книги (первые две описывают события 49 г., третья — события 48 г.) о своих кампаниях против Помпея и республиканского правительства в гражданской войне1. Авл Гирций, который, вероятно, был его секретарем в Галлии, написал VIII книгу «Галльской войны» — видимо, во второй половине 44 г., — чтобы описать деяния Цезаря в 51 и 50 гг. и связать друг с другом две части работы Цезаря. Это известно из собственных слов Гирция, из скромного маленького введения к его книге. Кто написал остальные отчеты о кампаниях Цезаря с 47 по 45 гг. («Александрийскую войну», «Африканскую войну» и «Испанскую войну»), — совершенно неизвестно.

Архитектура Римской Республики/

Расцвет архитектуры Рима в эпоху Республики и творческое использование достижений греческого зодчества способствовали развитию теории архитектуры. В I веке до н. э. инженер и архитектор Витрувий создал трактат "Десять книг об архитектуре", который был подлинной энциклопедией строительной практики его эпохи.

Одна из ведущих цивилизаций Древнего мира и античности, получила своё название по главному городу (Roma - Рим), в свою очередь названному в честь легендарного основателя — Ромула.